Валерий Вайнин - В мире этом… Стихи

А над могилкой
в резвости пылкой
дети скакали
с гнусной ухмылкой.

Отвергли в душе человечий род
иссохшие до костей
четыре монаха, идущие вброд
в потоке земных страстей.
Презрев деспотичную власть машин
и вкрадчивый звон монет,
монахи стремились достичь вершин,
которых в природе нет.
Когда они мимо базара шли,
один оборвал свой путь
и в йоговской позе воссел в пыли,
чтоб кармы провидеть суть.
А двое других стали хворь лечить
и, здесь обретя кураж,
беспечных слепцов принялись учить
тому, что вся жизнь – мираж.
Взирая на братьев с глухой тоской,
не ведая, как помочь,
четвёртый монах лишь махнул рукой
и молча подался прочь.
Никто не оценит его труда,
но выполнит он завет:
ведь кто-то же должен взойти туда,
где небо теряет свет.
Он знал: под луной, на пути ветров,
нет смысла, впадая в раж,
трепаться в преддверье иных миров
о том, что вся жизнь – мираж.

У порога в начале пути,
развлекаясь при солнечном свете,
на качели взбираются дети
и до смерти не смеют сойти.
Качели вверх,
качели вниз —
грядёт успех
под крики «бис»,
неправый суд,
глумливый смех —
и вновь несут
качели вверх.

То ль грозой, то ли ветром шальным
в океанской зачат колыбели,
взгромоздился наш мир на качели
и уже не пребудет иным.
Цветущий край —
полярный хлад,
взметнёмся в рай —
и рухнем в ад,
сквозь мишуру —
полёт ума,
порыв к добру —
и следом тьма.

После зноя порхает снежок,
подрастают сынишки и дочки —
временами из них одиночки
совершают с качелей прыжок.
У них на лбу
горит печать:
«Мою судьбу
нельзя качать.
Земле сюрприз
и небесам:
где верх, где низ —
решаю сам.»

Ты слежкой и доносом
стращаешь молодежь.
Эй, деревяшка с носом!
Куда ты нас ведешь,
твердя, что мы слепые
и вечно в дураках,
что куклы мы тупые
в бессовестных руках?
Видать, тебе, чурба́ну,
проблема не ясна:
всем нам по барабану
волшебная страна.
Здесь публика нам рада
и душит нас любя.
А там ишачить надо
хотя бы на себя.
Крутые повороты
даются не легко.
Оставь нас, большеротый:
до цели далеко.
Треплом тебя ославят
в награду за добро,
рога тебе наставят
Мальвина и Пьеро
и в душу смачно плюнут
в глумленье над мечтой,
и в задницу засунут
твой ключик золотой.
И можешь не трудиться,
устраивая шмон:
на колбасу сгодится
твой пудель Артамон.
Довольно строить целку
да ножками сучить.
Мы с Карабасом сделку
готовы заключить.
Потерпим его плётку,
нужду и неуют —
пускай нам только водку
бесплатно выдают.
Достал нас твой убогий,
писклявый голосок.
Заглохни, колченогий!
Гуляй себе в песок!

Губки надув невинно,
юный храня задор,
в вальсе кружи́т Мальвина
с графом, несущим вздор.
Дыбясь волной упрямой,
рвётся из лифа грудь.
Стала Мальвина дамой
и раздалась чуть-чуть.
Князю она кивает,
щуря дразнящий глаз.
А у окна зевает
муж её Карабас:
вперился он в журнальчик,
галстук кропя вином.
Жаль, длинноносый мальчик,
в сущности, был бревном
и неудач лавина
в нём придавила ум…
С бала спешит Мальвина,
полная грустных дум.
Дома она решает
платья сменить фасон
и наконец вкушает
взбитый, как сливки, сон.

С людьми быть можешь суров,
однако судить не спеши:
сквозь лживый внешний покров
проникни в глубины души.
А коль проник, не робей,
в зрачки человеку взгляни:
плохого парня убей,
хорошему парню кивни.
Житье загробное – чушь:
наш путь завершается здесь.
Плохое дело разрушь,
в хорошее дело не лезь.
Привычно свой ад и рай
с пеленок мы носим в груди.
Чудовищ ночных карай,
от ангельских глаз уйди.

Не думай, что ты оживляешь нас:
семь лет мы тайком живем.
Мы будем сражаться на этот раз
и нити твои порвем.
Семь лет в своем шоу ты нас терзал —
взбесился бы и гранит.
И мы ради денег смешили зал,
хоть нас от людей тошнит.
Довольно комедии. Про́бил час,
итог подведем в конце.
Мы будем сражаться на этот раз
с Фортуной в твоем лице.
Не думай, что знаешь любой наш шаг,
что куклы с пути свернут.
Уколы булавочных наших шпаг
гордыню твою проткнут.
Сверкания молнии на клинках
тебе не сулят добра.
Ведь мы не игрушки в твоих руках —
давно бы понять пора.
Но мы не прикончим тебя, злодей,
а только испортим грим,
потом, сея панику средь людей,
прорвемся в бою к своим.
Тебе ж на прощанье обрежем ус,
отвесив под зад пинок…
Достань нас из ящика, подлый трус!
Последний уже звонок!

Когда на душе паскудно,
для пьянки ищу двоих,
но стало чертовски трудно
в толпе различать своих.
Ханыги моей плеяды,
нервишки сплетя в клубок,
в асфальт упирают взгляды
и дергают рожи вбок.
Никто ничего не значит,
и каждый вокруг – беглец.
А тот, кто глаза не прячет,
скорее всего, подлец.
В уютном таком режиме
шатается мир кривой.
Неловко мне пить с чужими,
и сам я себе не свой.
Слой мусора ветер резвый
со свистом метет метлой,
и я отступаю, трезвый
и взрывоопасно злой.

Зеркало врёт!
Зеркало врёт,
будто меня этот олух сожрёт,
хоть он, собака, отчаянно прёт,
выставив дерзкую челюсть вперёд,
и в отупенье визгливо орёт:
«Зеркало врёт!
Зеркало врёт!»

Пастыри рекламу изрыгают,
паства рукоблудием грешна.
В обществе, где книги не сжигают,
правда населению скучна.
В обществе, где даже на морозе
храм до основания протух,
верят, что жемчужину в навозе
сыщет недорезанный петух.
Сладко для чувствительного уха
вор о благоденствии поёт.
В обществе, где чествуется брюхо,
член при звуках гимна восстаёт.
В обществе, где царствуют макаки,
челядь раболепна и важна.
Зренье притупляется во мраке,
бесу маскировка не нужна.
Выхлебав целительную водку
с чёртом, словно с братом во Христе,
чтоб не угодить на сковородку,
мудрый прозябает в темноте.
Но, видать, по прихоти Господней,
скрашивая смрадный неуют,
солнечные блики в преисподней
зыбкую надежду подают.

Тайно придя в гости,
чтоб насолить впрок,
мечет судьба кости,
карты сдаёт рок.
Принцип игры твёрдый:
как ни вертись – крах.
Умный, прямой, гордый
втоптан толпой в прах.
Смелый поник взглядом,
в тёмный ступив круг.
Кто был рождён гадом,
соколом взмыл вдруг.
Рыцарь, порвав стремя,
даму честит вслух.
Кто погонял время,
начал гонять мух.
Не одолев старта,
слышит бегун: «Бис!»
Так уж легла карта,
путая верх-низ.
Словно клеймо ада,
всюду судьбы знак.
Игры менять надо.
Только, пардон, как?