Александр Левинтов - 4 | Последнее

соблюдая чинно учебный устав,
взамен отменённых лекций,
очень довольный, ничуть не устав,
прикупив креветок и специй,

я сижу в окруженьи холодных пив,
в комфортной близости от унитаза,
наслаждаюсь, того и другого испив,
избегая кривого домашнего сглаза

бабье лето щекочет простором полей,
опустевших от нош урожая,
я себе подаю команды «налей!»
как Адам неженатого Рая

тихо ветер листает страницы моих
незаконченных писем и песен,
я кайфую с природой: у нас на двоих
есть, что пить – этот мир нам не тесен

отдыхает душа, ни по ком не скорбя,
отдыхает и грешное тело,
гаснет солнце вдали, будто угли огня,
и покойную зόрю пропело

Отдыхай, может быть, навсегда отдыхай —
Твои годы давно уж пропеты,
Отзвенел твой далёкий, как нé бывший май,
И кончается старость поэта.

В глухую темень
из сновидений
в дурном недуге
с вином как с другом
и лишь под утро
покой и мутно
встает с рассветом
судьбой отмечен
свинцом налитый
мой кайф испитый
и день – как в дрёме
арканом пойман
арканом боли
капканом доли
я погружаюсь
в кошмар и каюсь
дороги нету —
совсем отпетый
и со святыми
для нас чужими
ты мне пропой
за упокой

Свет вечерний тихо льётся из окон:
вся деревня смирно варит самогон,
от стеклянной тары – тонкий перезвон,
в каждом аппарате – смачный самогон,
до икоты-рвоты пьянство, крик да стон
веселит и дурит в стельку самогон,
наш народ неистов, крут, неугомон,
правит им не воля – только самогон,
с перегаром в споре первый перегон,
по деревне нашей бродит самогон

Андалусѝя: даже зимой
солнце и ветер, соли и зной,
мне одиноко и горько с тобой,
прекрасное фино

песни на ветер, строки впустую,
я в одиночестве слова ночую,
мягко стекают рифмами струи
винà из-под флёра

где-то молитвы вкрадчивый шелест,
спит утомленный безделием Херес,
я продвигаюсь ощупью через
волны волшебного яда

в гордых аккордах пьяного шторма
всё открывается, всё мне возможно,
строится стройный неистовый космос
в бокале холодного шерри

на пожарке нынче пьянка,
веселится весь Тироль:
души пьяных наизнанку,
каждый сам себе король,
оркестранты до упаду
хлещут пиво и поют,
значит, так тому и надо —
всей компании «салют!»
в гетрах, в шортах – это ж праздник,
в шляпах горных егерей,
каждый – баловник-проказник
и друг с другом неразлей
«эй, подруга, наливай ка!»
от колбасок пыл и пар,
на пожарной таратайке
с милкой тешится гусар

строго, с мускатной нотой,
и чтоб пот на холодном стекле,
где-нибудь над Аостой,
в утренней зыбкой мгле,
вино пьется на слух,
под звон тонких бокалов,
лучше всего – двух,
главное – чтоб не мало,
тут же – глоток капуччино:
жизнь удалась на славу,
артишок подойдет по чину
и лучок на шпажонке по праву,
я сочиняю стих
вином, входящим в глотку,
ветер ещё не стих
в мозгах от вчерашней водки,
ровно текут мечты
проснуться когда-нибудь трезвым,
сегодня с судьбою на ты,
поскольку познанья древо
тебе теперь не указ,
и лучше питаться фигой,
висящей в метре как раз
от винопитного мига,
муллер прозрачен и сух,
словно слова пророка,
в нем – необъятный дух,
спокойный и чистый без срока,
утро уходит в тень,
плавится жар над дорогой:
так проходит мой день,
которых осталось немного…

со Средиземного
черною тучею
в молниях, громах,
судьбой неминучею,
я на пороге,
блаженно-расслабленный,
не выпускаю
стакан охлажденного,
если от вспышки
сгорю – то-то радости,
что не в мучениях,
быстро и весело,
только б глоток
перед этим увесистей,
счастье, вот счастье —
гроза среди полночи!
хлещут по травам,
по мне водопадами
струи прохладные;
бутылку последнюю
я допиваю в слезах,
с благодарностью
Богу, пославшему
это забвение

мы надрывали пузыри
бесхозным «колосом ячменным»,
а вот теперь – лишь козырни! —
сосём баварское отменно
за что страдали, мужики?!
кровь проливали старики?!
и жёны костерили нас
из-под Жванецкого «Авас»?!
сначала – рачья шелуха,
а с нею – воблы чешуя,
потом – креветок чепуха,
а после – просто ни хуя;
за что же пострадали мы,
России верные сыны,
явь поменявшие на сны,
пусть и не звери, но скоты?
и пиво мощною рекой
зовет нас немощных на бой
за ЭКГ и геморрой,
за мрамор тяжкий над собой;
и есть, что вспомнить сквозь склероз:
про миллионы алых роз,
про опустевшую казну
и про пропитую страну…

ночь, стакан, чуть-чуть закуски,
я один, хранитель – рядом,
ангел говорит по-русски,
он со мной всегда недаром,
до рассвета – путь в пол-жизни,
я неспешно наливаю,
по себе справляю тризну —
встречу ли зарю – не знаю,
и о чем моя кручина?
где-то тихо запевают
«догорит твоя лучина» —
догорит, конечно, знаю…
волком воют одиноко
изметеленные грусти,
на душе моей морока,
на тарелке – только грузди,
мне поёт печаль: «забудься»
– я забылся, как на веки,
и дышу уже не грудью,
и закрыты снегом веки,
за окном – и ночь и темень,
на столе – стакан с бутылкой,
ангел смотрит мимо, в вечность,
я промахиваюсь вилкой,
ничего, пройдет и это,
все проходит в человеке,
ангел судорожно метит
моё место в этом веке,
не спеши, пацан, не бойся
свято пусто не бывает,
скоро я собой закрою
то, что пустота скрывает,
бесконечна ночь без света,
бесконечны мои мысли,
я живу, давно отпетый,
в летах, что давно повисли…

и я увижу
свиней на стенке
так много визгу,
неявно, бренно,
и всё такое
до Бологое
и шприц колючий
врача в забое,
нас куролесит,
ломает, шкодит,
нас просто месят
из подворотни,
да, бред, конечно,
а что не бредни?
кайф бесконечен,
как и намедни,
я выйду, может,
из этой верти,
меня не гложет
судьба, поверьте,
и день настанет —
предстану, слабый,
в какой-то Кане
пред Богом правым,
не Он – спрошу я:
за что все муки?
и Рай минуя,
сверну к вам, други…