Александр Левинтов - 4 | Последнее

пусть рядом от раков одна шелуха,
нас снится, лишь снится жена и уха,
затылок и брюхо всё толще – и тут
сорочкам и брюкам, приятель, капут

и вновь – накати, накати:
в середине ль, в начале пути —
ты себя осади, обуздай,
ты примерно и в меру поддай!
и забудь
про непройденный путь…
всё пока впереди – бури, дрязги, дожди,
и на всё, что пройдёт, наплевать,
потому что его не понять, перемать,
завтра будет опять —
даже, если не спать…
мы живём очень мало – сейчас,
ход истории – он не для нас,
растворись, остаканься, проснись —
в настоящем рождается мысль,
в настоящем – душа,
в остальном – ни шиша…

я добавляю
к тонику джина,
лайм отжимаю:
славная мина
от суеты и ненужных забот,
чуть только выпил – сразу не тот,
сразу мечты и слова потекли,
я отрываюсь от грешной Земли,
с каждым глотком —
выше и выше,
вон полнолуния мертвенный ком
чуть зацепился за плоские крыши,
дальше – планеты,
как их там звать?
счастья приметы
не сосчитать…
что ж вы? – прощайте,
в мыслях прибой,
строчки на сайте,
муза со мной…

доброе виски пахнет болотом,
пахнет туманом, гарью и пόтом,
в сумерках пьётся, полночью бродит
по звонким стаканам и колобродит

доброе виски из хересных бочек,
перед камином, рождественской ночью,
в клубных мечтаньях прокуренной трубки,
в клубных собраньях, под запахи утки

доброе виски – добрые люди,
за добрым бокалом никто не осудит,
всё выразительней утром похмелье,
всё благородней и значимей зелье

Новогодние хокку

один, все спят,
в новогодней луже застряла
мнимолетность

где-то далеко
бамбук в снегах шепнул
про бренность бытия

блюз снежинок
мне напоминает
о близкой смерти

все только промельк —
эти горы, города,
мое дыханье

цветы в ночном окне
не просыпаются, устало
бредут по небу мысли

Снег идет как эмиссия денег,
хрустит и пахнет свежими банкнотами.
«Шла бы ты домой, престипома» —
говорит Дездемоне Пенелопа,
панельной соседке своей.
Хоп, хей хоп, хари кришна!

Из беспартийных я выбыл
по возрасту. Из демократов —
за секс, за разбазариванье
попусту хилых, но шустрых спермов
на всякую неродящую прорву.
Э, ге, гей, хари кришна!

И я люблю все уходящее,
пропавшее и проходимцев.
Сквозь сон мне «Сони»
сны наяривает – чуть-чуть светлей,
чуть-чуть чудней положенного.
Хрясь меж глаз, хари кришна!

Кто-то честен и сочиняет
судьбу как биографию в книге.
Я в суровом полночном бреду
бреду – а куда? сам не знаю.
Но все же бреду.
Вон кто-то с горочки спустился, хари кришна!

Я во краю,
я на краю,
не верую
и верую.
Я пропаду
и припаду:
Господи, помилуй!
Господи, помилуй!
Господи, помилуй!
И нет вестей,
ведомостей,
включений,
исключений —
я в миражах
смущения:
Господи, помилуй!
Господи, помилуй!
Господи, помилуй!
Я так устал,
я так упал,
оплыл, заплыл,
зашел, ушел,
истоками
исторгнутый:
Господи, помилуй!
Господи, помилуй!
Господи, помилуй!
Ничто не сметь,
и даже смерть
ни выбирать,
ни призывать,
но лишь терпеть
и плеть и твердь:
Господи, помилуй!
Господи, помилуй!
Господи, помилуй!

Я сяду в брюссельский вагон,
в купэ одинокого пьянства.
Простого застолья убранство:
коньяк, два лимона, немного миног,
салат из омаров, спаржа и бекон,
и первая рюмка – за прах с наших ног.

Ты в дверь постучишься: «к Вам можно?»
– «в чем дело?» – «маслины, а я вот одна»
взаимо-условных приветствий волна —
все те же уловки знакомства
в российском обряде дорожном
– любви с небольшим вероломством.

Мы будем полночи кутить,
полночи рассказывать сказки
и строить то планы, то глазки,
расчеты вести до утра,
как лучше и легче блудить
и шпоры в бока: «брат, пора!»

Вы помните эту игру?
«я счастлива в браке» – «я тоже»
– «мой муж с этой стервой!» – «О, Боже!»
– «а как танцевать па-де-грас?»
– «давайте, я буду гуру!» —
«бланковый король – это „пас“?»

«Оно тебе надо, скажи?»
Как зря, что мы вместе легли
и так незаметно текли
те слезы, когда я вошел,
и острые чувства-ножи
кричали: «где фрак? где камзол?»

Она по коленям текла,
теряя надежду в детей,
ссылаясь на всех матерей
и их посылая «туда».
Спокойный рассвет из стекла
шепнул: «а теперь – на Судак»

Он словно ноябрьский лист
готов был сорваться в полет.
Устал мой поникший пилот
от этих ненужных невзгод:
ведь он не ишак, а артист,
ему даже рот впроворот.

Они, что сидят по домам,
читают «МК» и «Еще»,
жену награждают лещом.
Их заняты руки в ночи
собой. Их унылый роман
затерт, что твои калачи.

виноградник вязью на фарси
исписал неровности на склоне
с круч срываются рассветы и дожди
и стоят куэсты как в дозоре

Ялта город чисто мусульманский
оскверненный христианским пьянством
одноженством щами по-уральски
СНИПами и прочим урбанизмом

по крутой почти отвесной стенке
к дому движется усталый и последний
управляемый далекими мирами
алканавт-булдыга-луноход

не блестит исламом полумесяц
с минарета тенора не слышно
да и нет здесь больше минарета
нет сераля евнухов гаремов

понапрасну расточают лавры
знойный запах пряного кебаба
горечь миндаля синильным ядом
не мешается с истомой хны и басмы

гордого гяура-генуэзца
грека хитрого хитрее караима
отдаленного потомка готтов
или из хазар кого – не встретишь

здесь живут теперь простые люди
грязь белья у каждого балкона
ненароком выносимый мусор
в трубах звуки замещающие струи