Павел Манжос - Из песен рождаются звезды

Пишет некий пиит петербургский,
Очень гордый, что в принципе — русский:
«Царь был добрый, он спас морехода»,
И… плевать, что забил полнарода.

Кто-то впавший в витийство и жречество
Врёт, что Сталин — спаситель Отечества…
Как заутреням, как и обедням,
Несть конца баснословия бредням.

И орут, и визжат до истерики
Про злодейства и козни Америки,
И про выбор Адама греховный,
И про Запад, такой бездуховный.

Не мирами — да хрен бы и прах с ними —
Правят черти мозгами несчастными!
Всё, что взял ты, и всё, что припас я
Вместо мысли, — коварная басня.

И, когда призовёт нас Всевышний
На Свой суд… нет, братишка, шалишь, мы
И тогда осознать не сумеем,
Что доверились басням-бредеям.

Ах, нет души, и Бога нет,
И звёзды… Нет, не аметисты.
Мы знаем всё про белый свет,
С пелёнок самых атеисты.

И не пьянит нас высота,
И не страшат нас катаклизмы,
И слишком чётко неспроста
В нас бьются биомеханизмы.

Иной ушёл в водковорот,
Она распущена, растлен он,
Орёт: «За Сталина!» — урод,
Другой смердит: «Вот встал бы Ленин!»

Церквями полнится страна,
Пред служкой стягивает шапку,
Но нет страшнее веруна,
Что за Христа порвёт, как тряпку.

Безмозглый быдлоконтингент!
Твоё вместилище — помойка,
Твой президент — Грядущий Мент
И с перепоя перестройка.

Когда мы уходим —
Что остаётся от нас?
Неужели одни лишь могилы?
Неужели он так безысходен —
Тот божественный час,
Что познать не смогли мы?

Неужели и вправду:
На пока, не навек
Мы — на дереве слабые листья?
Ради бога, не надо:
Это низкий навет
На бессмертие истин!

Удивительность жизни!
Ты мудрей и всесильней смертей,
А в любви — превращений царица.
Вновь в руках меня стисни,
Брось в горнило страстей —
Всё должно повториться!

Пусть и радость, и горе,
Бренной жизни восход и закат
Возродятся, как Фениксов стая,
И в пьянящем задоре
Златоперстый Слепой Музыкант
Вновь симфонии выдаст блистанье!

И почую я снова
И красу, и безбрежность полей,
Рек чешуйные блёстки,
Соловьиное слово,
И курлычущий всхлип журавлей,
И предзимья наброски…
Мне не надо спасенья
Опавшей безлико листвы,

Мне не надо возврата,
Лишь бы ветер осенний
Нёс чистые лики весны
На кобылах крылатых.
Ивы! В плаче-печали
Не свисайте ветвями ко мне —
Ни к чему сожаленья,
Лишь бы ваше молчанье
Проникало в молчанье камней, —
Вы — моё обновленье!

Грязь прикинулась звёздной высью,
Дума чёрная — светлой мыслью,
За нарядность сошло нагое,
И представилась счастьем горе,

Показалась неволя раем,
Обозначилась тюря — чаем,
Там, где кривда, примстилась правда,
Записалась пером кувалда.

Притворилось коварство честью,
Тень наветная — доброй вестью,
Обернулась молвой базарность,
От похвал расцвела бездарность.

Что же с нами случилось, боже,
Если в зеркале уж — не то же,
А в мечтах завелась угрюмость,
Зреет старость и вянет юность?

В перемен роковой богеме
Затаился недобрый гений.
Стало ясно мне утром этим:
Мы себя, потеряв, не встретим…

Не верю я книге суровой
И хмурю над книгой бровь:
В Начале было не Слово —
В Начале была Любовь.

Она создала все были
И небыли бытия,
Да дети реки забыли
Об истинности ручья.

И нам невдомёк, плечистым,
Спешащим за горизонт,
Что прежде ручьём пречистым
Бил шумно-великий Понт

Опять туман на сумрачном Бештау…
Уступы вековечные багря,
Холодная июньская заря
Прошлась росой по сонному каштану.

Но минул час — и нет уже тумана,
Лишь облака разорванно летят
И небеса ожившие глядят
На пять голов земного великана.

Долины расплётенная корзина,
Эола арфа, трав зелёный плед…
Но дорог этот край невыразимо
Мне тем, что так любил его поэт.

Я снова здесь. Нелепая болезнь
Случайно привела меня к Железной,
Но жизнь его, как прерванная песнь,
Давно звала из сумеречной бездны.

Я рано был бедою ослеплён,
Я в детстве знал недетские печали,
Но вот он, клён — его встречавший клён,
Чьи ветви думы вечные качали!

Пора свои печали завершать:
Своя утрата — это ли утрата?
Я счастлив тем же воздухом дышать,
Которым он дышал и жил когда-то.

И для меня особый альпинизм —
Бродить по тропам в утреннюю пору,
Где он лечил проклятый ревматизм
Упрямым восхождением на гору.

И пусть твердят о нарушенье правил,
Мартынов-де был колкостью задет —
Он ничего России не оставил,
Лишь пулю — ту и тот лишь — пистолет.

Убит… Ещё один. Нелепый случай —
Прибытие актёра на Кавказ?
Поэты гибнут смертью неминучей
От зависти преследующих глаз.

Но эта смерть — из тех, когда нельзя
Не думать об искусстве лицедеев.
Спектакль у них на славу удался:
Убит? Убит! Иначе, чем Рылеев.

И не сокрыться тайному во мраке —
Пусть грудь не выест заговора гарь:
Наёмником убит поэт. «Собаке —
Собачья смерть», — промолвил государь.

Вот мостовая, знавшая его,
Вот домик, ставший маленьким музеем,
Мы на него отчаянно глазеем,
Не находя такого ничего.

Но там, внутри, он думал и творил
Большой роман о странном офицере,
Который, не мечтая о карьере,
Героем стал, хоть свет не покорил.

И то, что вечно, вовсе не старо:
Пусть этот миг не вечен под рукою,
Но белое невечное перо
Всё ищет встречи с вечною строкою…