Алёшка Емельянов - 505

и мух вьёт мешани?на,

лианы держат взлёт.

Осока перья режет,

что мне смочила грязь.

И жил протяжен скрежет.

Но пух мой клеит вязь.

Теплей сияй, светило,

суши? еге?й и слизь,

чтоб тяги моей силы

до неба вознеслись!

В побеге сбив трясину,

взметнусь к тебе я ввысь.

Пусть дождь омоет спину.

Дождись меня, дождись!

Медицина

Те губы вкуса груши,

что сорваны с ветвей,

бедна чья мякоть, суша

тем соком влаги дней.

Их цвет сухой, не маркий.

Вьёт не?мость рыбьих уст.

Пресны, увы, не жарки,

как зим холодный куст.

И не речист их а?брис,

не цепок тонкий хват.

И с них не снимешь трапез

и страсти, рифм, цитат.

Они мягки?, как кисти.

И с них пустой отвар

забыл легко и быстро,

как ночи сгас фонарь.

Объедковой Ольге

Молитва. 4:48

Пожалуй месяц счастья

и слов для вечных строк.

Храни от волчьей пасти,

в крови любовный сок.

Позволь же встретить мило

губ бывших лён, пожар,

и сердце, что любило,

даря сплетенья дар,

сплетенья рук и мыслей,

и тел, и душ, всех слов.

Прошу, меня причисли

к любимым ею вновь.

Храни от серых, ложных,

потомков тьмы, гетер,

волков под о?вчей кожей,

в пути худых галер,

детей Далилы, Брута.

Женой дом награди,

молю! От взора люда

и ссуд всех огради.

За всё отдам я плату,

хоть пыль сейчас крошу.

Чинов не надо, злата!

Я счастья лишь прошу…

Хищник

Я знаю, зверь тут бродит,

таская скот, детей.

Охотник зря тут ходит.

Тут нужно сто сетей,

поймать чтоб изувера,

и сотня пик, чтоб сбить.

Его мощь, зло без меры

фонтаном может лить.

Он в чаще прячет злобу.

Исчезли пчёлы с сот,

прилип и ужас к нёбу,

сбежал от страха крот.

Иных согнал он с веток,

что песней уши жгли.

Залил нору соседок,

что сон его не чли.

Кто умен был – исчезли.

Смельцы же кормят мух.

И солнце выше взлезло,

страшася мести, мук.

Остыл весь воздух леса.

И хищник – царь в краях.

Он здесь за Бога, беса.

И монстр этот – я.

Инквизитор

Живут молитвой то?лпы,

иные ж – чтут чертей,

и бьют травою по? лбу,

зовя поток смертей.

Чумою сеют поле

и мор приводят в хлев,

а ночью с полной голью

танцуют меж древ.

Луга так вянут летом,

цветут зимой кусты,

и мрёт дитя под пледом,

и ядра сперм пусты.

И сохнут дно колодцев.

Нет с семени ростка.

От чар их блекнет солнце,

врагов кишат войска.

И в вымени нет млека.

И чахнет младость вся,

всплывает рыба в реках,

и преет сев овса.

Дома гниют с порога.

И блюдо дней – кутья.

Тут нужен выстрел Бога,

и пуля Бога – я.

Пожарные

Не влезть в это жа?рище, нет,

где стены от пены не мокнут,

в замкнутые двери, где свет,

в заткнутые пламенем окна;

туда, где рыдают навзрыд,

и прыгают искрой из ада,

забывши про страхи и стыд,

заборные пики вдоль сада.

А лестницы тянутся ввысь.

И струи вприме?шку с надеждой

спасают отчаянно жизнь

поэта, хромого, невежды.

Мы – чудо с земли до небес,

с протянутой длани вещаем

всебожью спасения весть,

и Бога огня не прощаем.

Погасим однажды тот жар,

и ангелом явимся в створы.

Мы славим воды вечный дар.

Мы вечно бессонны в дозоре.

Одноклассница

Стройней осины лёгкий стан.

Ты тише озера. Сквозь ерик

я мчусь к тебе по всем мостам,

минуя правый, левый берег,

чтоб губ твоих увидеть вкус;

чтоб на душе твоей жениться.

Под флаг триер я заберусь,

чтоб вновь прибыть в твою столицу.

И вот смотря в серейший плен

очей, какой я только видел,

о всём поведаю: про вен

тоску, плоды деревьев, идол.

Забыв про мир, я в твой гляжу,

ловя слова, как чуда ноты,

что в книгу сердца положу,

какой придёт однажды мода.

Минуя сплетен, взоров рой,

цара?пясь, падая, взлетая,

заброшу край я прежний свой,

чтоб твой обжить шалашик рая.

Панковой Катюше

Дюймовочка

Огромным зверем буду петь,

учтя все ноты, такт и звуки.

Заботой ласково жалеть

я буду хладны твои руки,

что на морозе сзябли чуть;

и тонкий голос стал пониже.

Коль ветер вновь встревожит грудь,

я спрячу там, где будет тише:

возьму тебя под свой жилет,

в пальто укутав, меж карманов.

И пусть забора злой скелет

скрипит от вьюги меж тумана.

А летом солнца луч сломлю,

чтоб бархат кожи не царапал.

Быть может, я тебя люблю!?

Иль лишь храню от бед, опалы,

дождя, тревог и пыльных бурь?

Отцов инстинктам ль потакаю?

И несмотря на спесь, ажур,

ты беззащитная такая.

Кладись в меня, пусть жар меня

тебя согреет, хладь – остудит.

И знай, ладоней пятерня

всегда с тобою рядом будет!

Панковой Катюше

Нестыковка

А думы все твои не схожи

с моею мысленной волной.

И хоть тебя я чую кожей,

но ты чужда, порядок твой.

И странен сшив, разрыв и нити.

Наш паззл дик и крив, и мал.

В труде и страсти, сне и быте

какой-то вакуум, прогал.

Ни дюйм, ни минус дюйм, ни метр.

Решенья, формул нет. К резьбе

резьбы нет, хоть запас и щедр

лекал и метчиков в избе.

Итог один – замена правил,

методик, схем, условий дел.

Бездумно ж можно обезглавить

полсотни душ и сотни тел.

Пускай всё сызнова, с песчинок

придётся замок строить, крыть.

Иной же выход – из чаинок

из новых чай вмиг заварить.

Почёт

Стоит с осанкой тощею

мой бюст со строчкой дат.

Но, как огонь на площади,

не бдит покой солдат.

Среди истленья, горестей

из камня серый столб

застыл без пользы, почестей

в тьме парка, сне чащоб.

И тропы все в забвении.

Я пойман в сеть кустов.

Мертвы следы в явлении

среди щербин мостов.

Но вот я слышу шорохи,

и хруст топорный древ,

нежданны речи, всполохи,

и солнца чую грев.

Заложат глубь канавы той,

брады обрежут ряд.

Честь обретаю, славу, бой

в начале майских дат.

Невстречи

Всех дум моих кромешна хмарь,

и сыт карман чужой и пасти,

и пуст совсем душевный ларь,

и нет в руке козырной масти,

я глух на зов бедовых толп,

радар смех, радости не ловит,

и каждый камень, будто холм,

язык на каждый лоб злословит,

и сны в ночах светлее ламп,

и чьё-то счастье мне не в милость,

держу тоски я сотни дамб,

хорей и ямб уходят в кри?вость,

и в и?ных розах вижу кровь,

а время – камень в горле мира,

не лезет в ум ни старь, ни новь,

шутов творенья, ювелира,

не рад здоровью средь чумы,

ни солнцу, ноте, дому, кладу,

снежинкам, пиру средь корчмы.

Но всё иначе, коль ты рядом!

Панковой Катюше

Видения

По ста губам пройдясь рукой,

по ста – глазами, ста – губами,

прильнул к её душой, покой

найдя, и слился, как с богами.