Иван Реуцкий - Лирика

Веселый хулиганский гром

Раскатывал из блюза что-то.

А солнце, словно дирижер,

Им протянуло руки из-за тучи,

И подхватило их двоих под зонт,

И унесло на радужные кручи!

Миг, как капля, падает в озеро вечности.

Над ним равнодушие космоса и бесконечности.

Белых каверн свет одиночества звездного

Дыр чернота трещит пустотою морозною.

Мой корабль лишь точка, снежинка на варежке космоса.

Где-то звезды цветут, словно красные астры и лотосы…

Закрываю глаза и глотаю варенье из тюбика.

Я распался на пиксели – кубики.

Не собраться. Корабль, как снежинка. Кружится,

На ресницу звезды, опускаясь, ложится…

И Господь с сожалением смотрит,

Как тает корабль. Бесповоротно.

Слышишь, народ, этот звук?

Колокол в небе ударил!

Солнечное колесо вдруг

Над плитой мира станет!

Кончится время тогда

Временщиков на троне!

Их кровь потечет, как вода.

Порвутся их короны!

В прах и пыль падут

Колонны их мрачных капищ.

Молча они уйдут

Дорогой беспамятных кладбищ.

Лягут они ничком

Под забвения плиты.

Имен их не вспомнит никто.

Сколоты они. Смыты.

В облаках фонарей на концертной игле

Ты печально плывешь, словно лодка во мгле.

Сжаты тонкие пальцы в кулак, губы в нить.

Цепи слов не разжать, так натянут их ритм.

А вода, словно кровь, и черна, и густа,

А над шпилем, над островом -пустота.

Снова Бог не застал никого на молитве,

Все к экранам, к бокалам прилипли.

Но стучат каблучки по камням мостовых.

НО стучит в сердце ритм, а уста шепчут стих,

Снова встанешь под луч к микрофону,

Снова жизнь станет розовым фоном

Тонко —тонко, чернильно слеза сверкнет,

Аппарат застрекочет-старый сверчок.

Ты поешь. Смотрят в душу глаза с надеждой.

Ты в луче в ослепительно белых одеждах!

Летает снежная серебряная пыль

В лучах последнего заката.

Скрипит под ветром корабельный киль

Во льду застывшею громадой.

Свисают, словно серьги, якоря,

В пучину погрузившись лопастями.

Корабль за море держится не зря:

Оно ведь запрягло его снастями.

Он спит пока во льду, как мертвый кит.

Но вот пройдет зима- и он могуче,

Сломав железным телом мерзлый щит,

Пойдет, сверкая, к новым водным кручам!

Опять и опять литургия начнется.

Молитва тяжело, но верно поплывет.

Храм, как корабль, тихонько покачнется,

И капитан распятый в горнее взойдет.

Мы все почувствуем движение стихий,

Небесных сфер симфонию услышим.

Евангельские строки, как стихи,

Проговорим устами неподвижно.

И все замрет, как мир перед грозой.

Нас поразит открытие вселенной

Глазам предстанет ярко-неземной

Престол сияющий и жертвенник нетленный.

Вода начнет скакать вокруг бортов,

И неба вверх уйдет тяжелая завеса,

И с нею закружит записки лепесток,

И запах просфоры свежайшего замеса.

Я дрожу! Мне поэзии мало!

Мало слов и рифм в голове!

И хожу от конца и в начало,

Как в вольере мятущийся зверь!

Бормочу в магазине и в храме,

На границе пустой болтовни.

Кто-то за руку крепко хватает,

Шепчет в ухо: молись и пиши!

Иду по Булонскому лесу.

Туман поднимает завесу.

Широкие ветви дубов

Для ночи готовят альков.

А ночь так нежно и томно,

Рубашку поправив скромно,

На зелень дубовых крон

Ложится в зеленый сон.

В тиши колыбели ветвей

К ней сон приходит скорей

И, веки сомкнув, исчезает.

С туманом на солнце тает…

Из окна вагона виден ковш

И огромный страшный космос,

Бесконечное сиянье звезд

Слушает, как едет длинный поезд.

Воедино все соединяет ночь,

Слушая печальных рельсов стоны.

Все в корзину времени свилось:

Нити звезд, и небо, и вагоны.

Мне сдается, что смеется

Солнце на закате.

Дым над пацхою завьется

Белыми клубами.

Шепот речки Кьяласури,

Шорохи бамбука.

Словно молится старуха

О здоровье внука.

Я не могу себе позволить лгать в стихах.

В быту-и глух, и лицемерю я без счету.

Но только строку станет выводить рука.

Я быстро ухожу от лжи, скрипя на поворотах.

Царапая пером листок святой,

Я убегаю от себя как можно дальше.

Туда, где мир, как детстве, добрый и святой,

Где места нет бесовским звукам фальши!

Разве выбор есть у человека?

Выбор из набора хромосом,

Выбор матери, семьи и века?

Выбор есть: не становиться подлецом!

Я не нужен. Пустота.

Корки мокрые на блюдце.

Дни прохлады сентября

В вазу без цветов прольются.

Может, так и надо жить?

Десять лет-какая малость!

Я без них смогу прожить!

Мне от них -одна усталость.

Мне от них переживать

Дни и вечера зачетов,

Голову свою ломать

От вокальных недочетов.

Все пройдет. Все суета —

Добрый текст Екклезиаста.

Для молитвы -тишина.

Память как кольцо на счастье.

****

Я последний советский писатель.

Я последний советский поэт.

Мне судил так Господь-Создатель.

И разрыва шаблона здесь нет!

Для меня не «совок», а Россия

И пятнадцать республик за ней.

Мы друг друга с ладоней кормили

Общим хлебом лесов и степей.

Общим духом врага победили

И, как храм, берегли наш союз.

Землю кровью своей напоили

Братско-сестринских жертвенных уз!

Ни покоя, ни счастья в распаде-

Пустота и содомский галдеж!

Как последние гнусные б..и

Насадили под ребра, на нож!

Я молюсь. Только это осталось.

Грубо Бога прошу удержать

Только эту великую малость-

Нашу русскую Родину-Мать!

Правдой жесткой, как сермяга,

Оботрусь до пят.

Пойман жизнью, как бродяга-

Горький звукоряд.

Стойкий запах грязных рубищ,

Мрачный жизни крен.

Раздробил судьбу на сотню гульбищ,

Падших до измен.

Белым дымом из-за окон

Утром понесет.

Сальной свечки жир и копоть

Там, внизу, в сокрестьи лестниц —

Днище и поддон.

По березкам непонятный

В рощах перезвон.

Он, неслыханный доселе,

Дымковским лубком

Прокатился еле-еле

Светом над селом.

Улетел под тучи, в дождик,

Пал вдали, в поля.

Там, где крестик на погосте,

Где черна земля.

Мне б забыться, спрятать душу,

По кускам сложить.

С «Годуновым», как с игрушкой.

Рядом жизнь прожить.

Мне б забыться. Кто я? Где я?

Нет ответа мне.

Лишь коньячно лист желтеет

Тенью на окне.

Голодный взор литератора