Иван Реуцкий - Лирика

© Иван Реуцкий, 2021

ISBN 978-5-0053-8766-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

В вагон метро ворвался запах речки,

Осенней свежестью коснулся снулых лиц,

По головам он пробежался так небрежно

И не нашел в усталости границ.

А поезд несся дальше, в пустоту,

Скользя, шумя, искрясь на поворотах.

Он уносил осенний запах, как мечту,

И людям было грустно отчего-то.

Пред ликом вечности немеет бытие,

Иконою в обратной перспективе

Стоит безмолвно, будто бы во сне,

Пред гибелью своей неотвратимой.

Оно готово обратиться в прах,

Но взгляд внимательного Бога

Его находит в книге о сынах

И дарит снова вечности немного.

Пустые белые глазницы

Не ищут истину вине,

Огонь пред статуей волчицы

Не возжигают на холме.

Молчит понтифик опьяненный,

Весталки спят, авгур ослеп,

И смесь кровавых кривотолков

Толпа жует, как черствый хлеб.

Железных гладиусов стебли

В сухой песок погружены.

На них плоды войны окрепли,

Ждут от союзников вины.

Но тихи вести на границах,

Орлиных крыльев слаб полет.

И триумфатора-возницу

Квадрига старых клячей ждет.

Люди в путь уходят навсегда,

Отрывая с кровью расставанье,

На ходу врываясь в поезда,

Убивая любящих молчаньем.

Люди, сидя в тамбуре стальном,

После плачут, как больные дети,

Проводя шершавым языком

По горячим рельсам на рассвете.

Люди после строят города,

Сквозь леса упрямо продираясь,

В те места, где ели нежная рука

Их щеки небритой не касалась.

Люди звезд пылающий накал

В горсть берут, как сноп пшеницы спелой…

А внизу, у почерневшего окна,

Ждет старушка с головою поседелой.

Вновь и вновь мы оставляем их,

Любящих, с глазами полных света —

Жен и матерей своих,

Дочерей любимых- просто женщин.

Сиеста. Жара. Мартини.

Тень старика с бородой.

Мы его не просили.

Сам он пришел, как живой.

Молча сидит печальный,

Слова не скажет в ответ.

В упрямых глазах- хрустальный

Горных снегов свет.

Руки его пахнут порохом,

Рубаха-вином.

Сидеть с ним рядом здорово

И молчать о былом.

Молчать о войне, о женщине,

Об островах в океане,

Не спросить его опрометчиво

О кораблях в тумане.

Не спросить о кровавых всполохах

Солнца на закате…

Молчать с ним было здорово!

Книг на молчанье не хватит!

Когда я вижу смерть на экране,

Сердце мое сжимается, сочувствуя,

Словно меня, как быка, ведут на аркане.

Хлопает мясник меня по ляжке, напутствуя.

Стальной коридор пахнет плохо:

Склизкой кровью и жженой шерстью.

Возбуждение людей, как от похоти,

От крови чужой, не человечьей.

Страшная и тупая замена корриды,

Смотрю глазом в щель забоя:

Руки мясника волосатые, как у гориллы.

Я уперся рогами, всей головою.

Я молюсь: мне умирать страшно!

Сердце стучит молотом во всем теле.

Вся жизнь предо мной нараспашку

Вся- от конца до колыбели.

Что конкретно вижу? Ничего! Между глаз пусто.

Закрываю их быстро от страха.

Погодите… Это только кино – искусство!

Почему же от крови взмокла рубаха?

О этот запах летнего метро!

Горячих рельсов и резины!

В вагоне душно и темно.

Сиденья в пот бросают спины.

И люди дремлют от жары,

Витают запахи зверинца.

И лоскуты словесной мишуры

Мешают будущему сбыться.

Я средь ночи ору что есть мочи

Текст невидимых свитков моих.

Он к душе моей приторочен,

Не освоен, немыслим, не тих.

Он нечистым речистым потоком

На порогах, волнуясь, кипит.

Как в печи, в ночи одиноко.

С треском воздух, сгорая, гудит.

Я сижу в своей тесной каморке,

И метелью окрест окружен,

И внутри меня без умолку

Слова сыплются частым дождем.

И бессильно, и мрачно страдая,

Зубы сжав и перстей кулаки,

В бездну черной реки я сигаю,

Осенив знаком правой руки.

Жутко, страшно в холодном потоке

Он несет меня -знать бы куда?

Мимо глаз моих одиноко

Пронесутся труды и года.

Где конец? В море вечности, может?

Или стукнет о камень меня?

Слово бренности не превозможет,

Но я буду писать до последнего дня!

Сегодня Ленин умер во мне.

Я его положил в мавзолее.

Приложился к Кремлевской стене.

Стал пред гробом его на колени.

Рядом Сталин со мной и Хрущев,

Микоян, Ворошилов и Брежнев!

Сзади мнется кто-то еще,

За плечо меня трогая нежно.

Обернулся, глотая слезу,

Ба! Да это Калинин нетрезвый,

А за ним, поправляя косу,

Катя Фурцева скромно пролезла.

Все в шинелях, пальто-черно-белый колор.

Большевистской объяты скорбью,

Мы стоим, как простой на кладбище забор.

Охраняем. Народ в безмолвье…

Я вижу сон в обратной перспективе:

Из отражений и осколков звезд

Тяну я слов и фраз неясный мост

И глаз белеющие точки в негативе.

Мне не понять сердечных рифм учеников,

Их легких резких колкостей небрежных,

Но я склоню свой взор еще прилежней

Над пропастью ржаных и нежных строф.

Мне не дороги мои слова,

Мне не дорого людское мненье.

Я плачу своим тупым терпеньем

За огонь, забрезживший едва.

Мне так глупо разбирать пути

Мыслей строк, идущих криво-косо,

Словно русского пути заносы

Детскою лопаткой разгрести.

Света нет. Тишь и темно.

Пусто в квартире. Безлюдно.

Утро крадется ко мне сквозь окно.

Белые летние будни.

Дождь за окном. Грустные вести с югов-

То операция, то простуды.

Мне не хватает в молитве слов.

Дай, Господи, милости или чуда!

Пробкой застойной стоит Москва.

Душно… В небе парит…

Пятой гитарной струной ниже левого соска

Сердечная жила моя звенит.

Послушай жизни стук сердечный и ритм!

Он, эхом отзываясь в вечности, звенит!

Откройся ухом для рифм и слов,

Нежданно – чревом для страстных снов!

Послушай жизни сердечный стук!

Наполни смыслом и взгляд, и звук!

Мне не с кем слово перемолвить,

Душой о душу потрепать.

Я еду, зябну, страшный холод,

Ямщик орет: «Ядрена мать!»

Но я не просыпаюсь вовсе.

Синеет иней на устах,

Звенит дорога под подковой,

Дорога предо мной пуста…

Люблю ли я, поручик?

Да что б мне провалиться,

Коль я еще раз полюблю!

Я лошади своей не изменю!

Она верней мне всякой бабы будет!

Что говорите? Ножки и фиалковы глаза?

Ланит розан и свежесть уст открытых?

Милей мне славный доломан,