Елена Крюкова - Титаник

Не узнали, когда началось. Начало трудно
за хвост ухватить.
Еле слышный толчок. Железного визга тонкая нить.
Не почуяли, слух воском залеплен
и язык вырван когда —
Глянь, еще стоят башни, дамбы, пристани,
берега, города.
Зри, еще стоит, плещется океан в чаше камней —
А ты бормочи Псалтырь, там о нашей земле,
все о ней.
О нашем корабле дураков,
изначально кроваво-святых,
Поверни каждого картой игральной —
кроешь в дух и поддых.
Эта азбука Морзе, пульс наш больной,
пот соленым венцом,
зараженные точки-тире —
По лицу – морщины – резцом,
по крученой дубовой коре,
А спилили дуб царев,
сработали корабельную лестницу,
кресла, столы, полы —
Три ногою паркет, полотер, отразится прелестница
в зазеркалье, в заревах мглы.
Как мы тонем! Не знаем об этом. Не чуем жара. Не догадаться ничуть.
Это в трюме, у чертовых кочегаров,
воды по колено, по грудь.
Сколы лиц лижет пламя битвы.
Из мрака выхватит рот:
В саже-копоти глупо шепчет молитву:
никто никогда не умрет.
О, вранье! О, под атласом первого класса
к завтраку гонг!
кружевное белье!
В небесах играют боги землей в пинг-понг,
прохвосты, герои, жулье,
Вся дремуче-могучая публика снизу, оттуда,
иллюминаторы где,
Жадно, смертно глазеет, глаза – поплавками, пляшущим чудом
в ровной ночной воде.
Ты умеешь ли плавать? А ты, милый друг? А ты?
В океане любви не поставить
ни надгробья, ни мраморных ангелов, ни кресты.
А вы слышали стук? А сип? А хрип? А резкий удар?
Бросьте! Сколько вокруг воды —
авось, потушим пожар!
Ах, воды поднимется! До шеи! До глотки! До рта! До глаз!
Все приморские города затопит! А что,
разве в первый раз?
И на старом бочонке, в нахлестах холодной зелени,
вой голодного мокрого пса
Небеса разорвет! и уйдет в полет! в хор,
где мертвые голоса!
И на роскошной двери в салон, дело дрянь,
айсберг-белый-рояль, Вивальди-Бах,
Животом вниз – баба, младенец, козленок, лань,
львица со львенком в зубах,
Да, потоп, да, осенило, Персей сверкает,
это ж Сад Райский наоборот,
Да, потом, поймем, честь какая —
сработать последний плот!
А как весело жили! Героями, тр у сами! А плакались: хуже нельзя!
Собирались друзьями-бусами,
по суровой нитке скользя,
Выпивали, из-под ног табурет выбивали
у подлой печали-тоски,
На последний корабль билет покупали,
платой – сердце отдав из руки!
Жжет вода! Лезет вверх упрямо!
Кто через сто тысяч звезд
Нарисует, как мы, крича это вечное: мама! —
тут тонули – правдиво, до слез?!
Кто повторит эти наши, в зубах навязли,
тьфу, смола-слюна,
Глаза намозолили, душу вынули, порвали бязью,
всемирные имена?!
2020-й. 1912-й. Кровью – черта.
До нашей эры иль без?
Безо всякого времени, плачет у кромки Ада
голь-сирота,
бедный бледный бес,
Да это же просто мальчонка с нижней палубы,
где из людей настил,
Он родился в войну, и умрет в войну,
а в мир его никто не пустил!
Он не Бог, не художник, не торжник,
масло без хлеба,
он просто рваный пацан,
Просто видит картину, где рушится небо,
столбом встает океан,
Берега далекие загрызают жадно,
до камней-костей,
святого Эльма огни,
Рев зверей, вой матерей, успей, глотни, воскричи, помяни!
Парень, может, ты тут нарочно торчишь,
часы бим-бом,
перепутал ты времена?!
Окажись давно. Распахни альбом.
Нарисуй чуму – без края, без дна.
Нарисуй свой детский, советский
крестовый поход —
Как изба, срублена клецки судьба,
без гвоздя распятье, вперед!
Нарисуй наш праздник, монаший подрясник, неравный бой
Ледокола с линкором, ледовым укором,
соленой, в крови, губой!
Нарисуй наши флаги! Море отваги!
Океан безымянных могил —
От Берлина, Вены и Праги —
до земель, где никто не любил!
Эти, круглые, в форме планеты, столы,
получки не жаль,
чекушка, ржаной переплет,
И селедки сталь! И плывет корабль…
Еще, слышишь, корабль плывет!
Пацаненок! Мы тонем! Дай обниму!
…но пока никто
Об этом не знает. Ну, легкий вздрог. Не пойму.
Дыряво твое пальто
На локтях. Дай заштопаю. Дай поцелую. Дай…
Жальче всех – детей… держись, воробей…
на ладонь поклевать слетай…
В первый раз в ресторане?.. что хочешь?..
трепанги, анчоусы, расстегай?..
На-ка вилку, ложку… не стесняйся…
зубешки не сточишь…
радуйся, налегай!..
Растопи лед сведенных пальцев,
радужек синих колодцы,
зрачков морозный испуг —
Мы еще плывем, еще хрусталем смеется
стола спасательный круг,
Еще взрослые пьют, и еще наливают всклень,
а ты, дитя, все смотри,
Запоминай нашу жизнь последнюю,
пирушку тайную, изнутри,
А все темнее, синей, лиловей,
хоть звездная люстра еще горит,
И еще хлебают все свиньи хлёбово крови
из золотых и алмазных корыт,
И еще влюбленные ищут друг друга лицом и лицом,
И еще никто не верит во смерть-подругу,
ну, так всегда пред концом,
И стучит эта Морзе утлым сердцем,
радио-гадость-помеха,
под ребра мои, вкривь и вкось,
И пошло-поехало.
…не узнали, когда началось.

мне шестой поет шестикрыло шесть долгих глаз
напевает с разных сторон
навевает астролябию и ватерпас
и времен колокольный звон
сумасшедший один больной серафим
он поет мне вдруг про людей
разошелся по миру их сизый дым
отряхнули землю с корней
эти люди они отовсюду бредут
окружают меня берегись
я от Будущего прячусь мечусь в бреду
да и в Прошлом мне не корысть
этот хор собор с четырех света сторон
а когда б не четыре а пять
небосклон закутан во тьму пелен
не сорвать на флаги не снять
это небо спало сопело в гробу
плащаницу взрез а ли ножом
рассекали снега и войн городьбу
разрубали родильный жом
осторожно капустные эти листы
в них младенчик светится весь
кто мать ты кто отец это тоже ты
это боли легчайшая взвесь
этот нежный свет
святитель суёт
тебе в рот причащая Дары
не избегнешь ты суеты сует
отвратишься да до поры
я влюблялась бросала хватала хлеб
горько плакала сладким вином
а все мнили: кровь
жизни слепок слеп
и посмертная маска – сном
горе-новость по радио впиваю как
злой сухарь – красный разлив
попрошу не решкой – орлом пятак
напоследок глаза закрыв
бесконечность пятой шестой седьмой
вечной вечностью рот кривит
океан чернеет пора домой
во утробу
ничком
навзрыд
эти люди они столпятся там
у стерильного под лампой стола
повитухи глухи-немы пальцы к устам
перережут – и все дела —
пуповину
сочится красная боль
сквозь рыданье род решето
я была в миру перекатная голь
и у Бога буду никто

Эта палуба еще у меня под костылями-ногами.
Я хожу-брожу по ней спасательными кругами.
Океан так тих. Вся тиха квартира
На задворках лоции, на отшибе мира.
Из копченого чайника – бургундское наливаю.
Далеко, на горизонте, революция: звон трамвая.
Там мне лодка стальная в истерике шлет сигналы —
А я за столом сижу, за трапезою бывалой.
Ресторан утонул. А корабль плывет.
Повожу глазами —
Ты, Веласкеса кисть, печатлей, что там будет с нами:
Обнаженка рыбы отменной,
хек серебристый
по медной чешуе-сорок-восемь,
Эрзац-кофе ячменный,
в мензурке мед – под богатых косим.
А на диване – пацан. Отмыла от боли, поцеловала
В чистый лоб. Вчера добыла его из подвала.
Негде жить. Не беженец, не щенок, не крысенок —
Просто холопом брошенный в грязь
Царский ребенок.
С небо целое очи. Глядит светло и сурово.
На коленках портки дырявы. Божья обнова.
Он мне честь отдает. Только мысленно. Я же вижу.
На столе – к нему ближе —
селедки охотничья лыжа.
Утонул лаун-теннис, спортзал, шведская стенка,
Бери хлеб и кусай, на молоке ненавистная пенка,
Ты ее нежно намотай на вкусную сладкую ложку —
С твоим вензелем серебро…
подбери губенками крошку…
Загляни, малыш, в щербатую, битую чашку —
Там земля на ветру дрожит в исподней рубашке,
Пальцы жарких пустынь вцепились во льды,
голые плечи —
А в затылок ей, грешной, зенит
звезды военными ядрами мечет!
Наблюдай… молчи…
верти чашку в подводных пальцах…
Я фигуру ту – на палубе —
надысь вышивала старухой на пяльцах!
Я фигуру ту, рвет норд рубаху, роза ветров ярится,
Шила рыбьей иглой,
вывязывала на лазаретных спицах!
Что земля мне была тогда, что ураган-свобода —
Я плодом ее вынимала, молясь, матерясь,
из матки родильного небосвода,
Я ее обмывала, крестясь, крестя,
да видать, все зряшно,
Не поднять стакан, не глотнуть,
не вкусить ни зелье, ни брашно!
Ешь ты, ешь, соболенок мой! Земля не утонет.
Видишь, мы плывем. Нам радио в ладони уронит
От Советского Информбюро
о грядущей войне объявленье,
Ну так завтра то. Не боись… сохрани мгновенье…
На тебя, мой найденок, птичью лапку надену,
блаженство рода,
За тебя, мой царенок, хоть в огонь прыгну,
хоть в воду,
Для тебя, живенок, попру смертию смерть,
повезет, может,
Как всегда попирали мы тьму —
алмазным морозом по коже!
Ешь ты, ешь, не сиди,
кофеек ячменный твой стынет,
Мы по морю ночному плывем в дырявой корзине,
Я тебя тоже вышью, шелком-гладью по снегу,
когда стану девчонкой,
Ждать недолго, ты ешь,
а я пока лишь поплачу тонко,
Лишь воспомню всю мою
ясную, красную, несчастную Атлантиду,
А корабль плывет, а мы тонем медленно,
незаметно с виду,
И я режу хлеб на тарелке,
а там, в круге фаянса, изображенье:
В море тонет корабль,
украдливо, дико это движенье,
Пахнет хлеб ржаной головенкой твоей,
княжич малый,
Хоть кусок возьми, нашу трапезу меж людьми
начинай сначала,
Топки полны углём, умереть нам влом,
гордо реет красное знамя
На бушприте, и в горле ком,
Бог забытый плывет, смеется со всеми нами.