Von Seven - Девонская Пустошь

***
Г де за маревом сна дирижабль поднимается к свету,
Там девонские рыбы выходят в цветочную пустошь,
В них заложат прекрасную вечную душу,
И закроют в священные силуэты.

Если долго идти, можно выйти в такие места,
Где стена из травы охраняет упавшую птицу,
Адонис заправляет звезду в вознесенные спицы,
И Луна согревает затёкшие руки креста.

***

М не уже не доплыть, не дошить, не сносить,
Эту землю, что зюйд утомлённо собою качает,
Это зрелое сердце терновник мишени венчает,
Дай разрежу бинты, чтоб удобнее в куртке носить.

Мне уже не доехать до ветреной гавани Хайфы,
Где Кармель занесло над водой под косящим уклоном,
Голубянка садится согреться в листву сикомо́ра,
Унося в спинном мозге Ветхозаветный кайф.

***

В ы слишком счастливые, чтобы такое прощать,
Пшеница роняет зерно заплутавшим в ботинки,
Какой славный путь, где от девочки и до скотины,
Но каждый из нас это то, что он возвращает.

Я смею надеяться, смею хватать всё своё,
У дня, что ко мне сволочным октябрём расположен,
Я выберу, выбью и высплю моё положенное,
Пока упаду обезглавленная ноябрём.

***

О но мне стоило над бездною всего,
И красный крест спине продрогнувшей зачтётся,
И утро по ту сторону нутра без стрелок не очнётся,
И свет не выстрелит Твоим лицом в окно.

Оно кириллицей в коленных чашках ноет у меня,
Сплавляет паводком громничные окурки от свечей,
Оно бездонным глазом у светящихся грачей,
Дышать выхватывает безнадежного червя.

***

З везда одаренных полей в мистической усталости,
Где вербы о бессмертии снегу семафорят,
Там просыпается обкусанное ветром море
Травы, неся ее, как невозможный парусник.

Давиду отвечает светом невпопад,
Войдя в чертог, над аналоем долго мнётся,
О твердь Марии на протоны бьётся,
Волхвы поочерёдно в снайперский ее глазок глядят.

***

Л енинградской радисткой кодирован шифр о тебе,
Под хрипящий псалом стервенелая кружится мельница,
Так смели мою немочь, как рожь в животе зашевелится,
И последнее дуло сржавеет в цветочной фате.

Ночь завалит связного над вросшею, мокрою крышей,
Похудел южный крест, порасклеились перекрестия,
Я кодирую в вербную стынь запрещенные Богом известия,
Днепр ёжится жабрами, – тоже их слышит.

***
Н агваль проводит нас в убежище, под лисьи норы,
Задержка дыхания, воздух совсем не течёт,
Где Стикс, отклоняясь в сансару, упорно трясёт,
Заполненный вещими снами потерянный ящик Пандоры.

Где в элемент химического, непостигнутого ряда,
Как в протоплазму ихтиандра был заложен страх,
Там тень на виражах петли времён прозрачна и остра,
И груз, и сдачу получает камнем доппельга́нгер.

***
Ц епляясь тёплой, старой кофтой за торчащий гвоздь,
В моём побеге к солнечной, распятой частоколом точке,
Я проверяю состояние вишнёвых почек,
А вдруг там ветка без меня или тугая гроздь.

И, пробиваясь, через тьму проглоченных потерь,
Через солёный наст чумных эритроцитов,
Последним вернисажем гиацинтов,
Застелет март тебе уже ничью постель.

***

В оскресение вступает на землю с трезубцем массивным,
Но под пропастью звёзд нераспетое горло не сушит,
Я, веками себя не умевшая видеть и слушать,
Получаю в наследство рожденную верой клепсидру.

Звёздный угол над Азией спит до утра вечным сном,
Со вчерашнего дня остаются болящим пароли,
Скулят семинаристы в свежих переломах,
И не дрожит рука, перевернувшая клепсидру дном.

***

Н е потерять соборам этот поднебесный свет,
Химерами в прыжке спартанском выжать,
Тот часовой, что в сводах до утра не выжил,
На солнечном булыжнике несёт мальтийский крест.

Забытое с прощённым по окружности не сходится,
В соборах, поразбросанных листвой по Балтике,
Господне лето провожают на свободу кьянти,
Когда опомнятся.

***

З а отпечатками попросят сбросить имена,
Пусть память выжившим по-новому причёсана,
Я жду, когда сомлевшая земля очнётся,
Поить согретым молоком сухие семена.

За отправлением последует кимвал,
И порт приписки и ужасен, и прекрасен,
Царапает Евангелием по дну лагуны ежечасно,
Покинутый командой серафимов трал.