Виталий Бушуев - Живу. Зову. Помню

Мы

соединяемся

как нули в биллион.

Был ли он

или только снится,

определит

верховодящая единица -

идея.

А где Я?

Я-

концентрат всего земного

и всех космических начал,

судам из прошлого – причал,

грядущим таинствам – основа.

Я – луч и тень

в пространстве тьмы,

Я – эхо в громогласном Мы.

Здравствуйте. Я -

миллионоподобен

как следы от галош,

но отпечатками души -

индивидуален.

Дуален я:

снаружи – ломовая лошадь,

внутри -

вуалью тая

стихи – мой допинг.

Мы похожи на черепах -

мысли нежатся в черепах,

голос собственный к горлу присох,

и чуть что – головой в песок.

Серый панцирь ты не брани,

он нас прячет надежней брони,

он под цвет неприметных щелей,

где пройдет наша тыща лет.

Поэт – это тень мира,

но как часто лишь в тени

нам становится яснее

особенности солнца.

Идейность

и деятельность -

синонимы.

Кто как не мы

не можем быть немы.

Но не только крича

в каждодневных речах,

в руки взяв молоток и зубило,

пока сытости накипь

нас не сгубила,

срубили ее,

чтоб заалели знаки

нашего изначалия –

ч-е-л-о-в-е-к

Вновь подо мною земля.

Смогу ли я

не просто лицезреть триптих:

природа,

человек

и дело его рук,

а свой оставить штрих,

не нарушающий гармонию картины,

где я – на месте середины,

а все прекрасное – вокруг.

Ветер шершавой ладонью

треплет зеленые косы берез.

По Вересаеву

Моя сума, что названа судьбой,

полна работы грязной, но святой.

Люди во власти пороков,

лености мыслей и дел.

Вот почему у пророков

распятость – вечный удел.

Нам, любящим давать

нравоученья,

не следует о том лишь забывать,

чтоб высказать любое изреченье,

нужна сначала мысль,

потом – слова.

На полях книги

Мухтара Шаханова

Человек – не вещество,

а существо.

Тело – это только оболочка.

Главная же суть его -

душа, как набухающая почка.

Жить любя -

значит: волненьям не знать конца,

себя найти в общей массе людского

забега.

Что такое Отечество

как не образ отца,

вставшего на уровень века.

Любить его -

значит, встать за честь его.

Но можешь ли ты любить человечество,

если не любишь одного человека,

не считая себя.

Не к другим, а к себе

будь особенно строг,

человек,

одноразовый сын человечности.

По ухабам и рытвинам

старых дорог

не добраться

к прекрасным созвездиям вечности.

Но не жди, не скули,

понукай лишь себя,

разгребай и тори и трамбуй

свою трассу.

Ведь на то и дана человеку судьба -

строить путь, по нему не проехав

ни разу.

Стынет кофе.

Дохнут мухи.

Льются речи – бормотухи.

Мысли – в профиль,

звуки в стену.

Слов картечь и дремы пена

Я – одна из звезд, неоткрытых потомками,

потемками судьбы

пробираюсь в будущее.

Буду еще непохожей,

чем крапива на гладиолус,

голос мой – это эхо

судьбы человеческой.

Меж тем, что было и что будет

сиюминутное «теперь»,

оно как дверь в моей хлабуде,

незапираемая дверь.

Дано мне лишь наружу выйти,

дано другим в меня войти.

На Востоке – алая рань,

а на Западе – вялая синь.

Луч рассветный,

ночь протарань,

лаву солнца вниз опрокинь.

Обращен я лицом на Восток,

Где, бунтуя, рождается утро,

где сегодняшней жизни исток,

зачатой непорочно и мудро.

Нет, не быть поэту

председателем шара земного,

слово массам не заменит мяса,

и какая-нибудь яркая обнова

часто веселей стиха гримасы.

Жарко. Я,

ногами шаркая,

бреду

в усталостном бреду.

В одном ряду

со мной весь люд земной.

И солнечный кларнет

жжет в такт ногам,

но как фотону нет

покоя нам.

А солнце всадником

на спину гор забралось,

как после боя приоткрыв забрало.

На звезды глянешь:

раз-два и обчелся,

а на земле – огней многоточие,

как будто горящим сердцем прошелся

по каждому дому и улице к ночи я.

Стоит туман

о землю опершись.

Кто б ни был ты, рабочий иль поэт,

тебя ничто не может не касаться.

Твоею сутью станет пусть завет:

сначала – быть,

потом – казаться.

Многомиллионным массам

не до Хлебникова и иже с ним.

Ее пятикнижием

служит ностальгия о мясе,

об ордере на собственное жилище,

о зарплате,

которой всегда не хватает.

Огонь каждодневных зевот

бьется о душ пепелище,

и в холоде вечных забот

прозрачность и призрачность тает.

Пусть я не стану идолом ничьим,

в энциклопедии

мне место не найдется,

но я в грядущем буду различим

тем, что о нем

сегодня сердце бьется.

Я не убит,

а выращен войной,

и с молоком,

не столь уж, правда, частым,

впитал в себя,

что небо надо мной

без крика «воздух»

называют счастьем.

Мы скованны привычками – тюрьмой

для нашего порывистого нрава,

не ходим равномерно по прямой -

бросаемся налево и направо.

Белое – черное,

черное – белое,

заледенелое

и обгорелое -

надвое расчерченное.

В этой картине

я – посредине.

Жизнь – не стойло.

Наличность перебирая,

в ожидании рая

под брюхом скребя,

жить бы не стоило.

Сумей

себя родить как Личность,

не увлекаемую бытия течением,

а живущую – с увлечением.

Я – многокоординатен.

Порывистое «Нате!»