Вячеслав Кислицын - Как просто. Книга стихов

Люблю я, братцы, по старинке,
бродить дорогами в пыли
и собирать в ладонь росинки,
рукой качая ковыли,
и верить – мир устроен просто,
как слово «нет» и слово «да»,
что с первых дней и до погоста
для всех горит одна звезда.
Ногой босой ступать по травам,
в которых небо и цветы.
Ты дал мне, Боже, это право —
смотреть на звёзды и кресты.
Чтоб верить в жизнь и чтить могилы,
молиться, молча, у икон,
любить, любить – ты дал мне силы
в тот день, когда я был рождён.

В берёзовой роще у дома
кукушки считают деньки,
я юн, и с тобой мы знакомы,
шаги твои в травах легки.
Слышны они слева и справа,
над речкой поднялся туман,
он, молча, ползёт к переправам,
а солнце крадётся к домам.
Пастух гонит сонное стадо,
и мы провожаем его,
и ты мне как будто бы рада,
и осень ещё далеко.
Поют петухи перекличку,
в туманах сменив соловья.
Ты крутишь задорно косичку,
смеётся деревня твоя
над парнем с рабочих окраин,
панельных трущоб городских.
Читаю, насмешку читаю
в глазах голубых, колдовских.

Река Уфа. Тень Пугачёвских сопок,
и где-то в плавнях бродит Салават.
В намокших джинсах высыхает хлопок
Montan-ой местной жестко-грубоват.

Нас трое в лодке и одна собака.
А там, на Темзе, Джером К. Джером,
(и как гладка, и так бела бумага)!
Мы с Салаватом за его окном.

Клюёт чебак, подлещик и сорожка,
и пескари длиной в ладонь руки.
Слегка занудно в уши лезет мошка,
а Емельян поднял свои полки.

Красноуфимск не выдержал осаду,
казаки пьют хмельную сон-траву.
А нам бы просто не попасть в засаду,
на поезд сесть и покорить Москву.

Где жжёт огонь в ковше Олимпиада
(и лишь одних американцев нет),
двенадцать лет до полного распада,
молчит Таганка, замолчал поэт.

Трещат над сопкой шумные сороки,
и Пугачёв ещё не убиен,
ещё не все известны даты, сроки.
Ещё поет со сцены Джо Дассен.

Мы у костра, а в небе тают звезды,
в Уфу со свечек оплывает воск.
К огням жучки скребутся по берёсте,
в траве кузнец стрекочет – виртуоз…

Сегодня, тридцать лет спустя,
Опять осада Ла-Рошели,
Чертить по судьбам параллели,
На всё смотреть полушутя.

Когда прорехи есть в строю,
Ты весь из олова и стоек.
А первый тост фатально горек
За тех, кто где-то там, в раю.

И вспомнишь: бравый зампотех*,
Он твой сапог срезает ловко,
Освобождается сноровка
Идти до Бога без помех.

Но болью рук родных тепло,
Что разрывает расстоянья,
А я уже стою на грани,
И ты идёшь смертям назло.

Уходит дамочка с косой,
У полосы несжатой мама,
Закрыв меня, стоит упрямо,
А я голодный и босой.

Не тороплюсь коснуться звёзд…
Под утро продолжают сниться
Немых друзей живые лица…
И поднимаю первый тост.

Ты искал квадратуру круга,
необъятность не мог объять.
За окном бушевала вьюга,
выстывала за ночь кровать.
Ты на звёзды смотрел в колодцы,
на ладонях не видел схем —
там зияли прорехой донцы
нерешаемых теорем.
Сальвадорами да́ли мерил
и обменивал на рубли.
Всем вождям с трубкой мира верил,
что прекрасное есть в Дали́.
Но в Дали́ было так далёко,
а хотелось при жизни – в рай,
чтоб по полной, чтоб всё глубоко,
чашей полною через край.
Но стоишь у открытой две́ри
или, может быть, у двери́,
очень хочешь ещё поверить,
или просто поговорить…

Ты видишь вновь огонь вечерний
небесных далей и кочевий,
ступив ногой на Млечный путь,
толчком вселенную качнуть.
Но неуверенная поступь
мешает всё познать на ощупь,
на вкус, на запах или цвет,
а за спиной парад планет.
И тень померкнувшей Эллады,
эфес от сломанной эспады.
И все слова звучат в рефрен,
и твой разрушен Карфаген.
И уплывает каравелла
под «болеро» Maurice Равеля,
со шпагой мальчик постарел,
а в небесах амур без стрел…

Но тает снег в его ладошке,
и солнце прячется в лукошке —
нехитрой клоунады трюк,
аплодисменты… ловкость рук…

Ветры крутят земные сферы,
сквозняки продувают шар.
Есть желанье закрыть портьеры
и не видеть ночной Монмартр.

Разлетелся Париж по свету,
эх, забыть бы о нём совсем.
Рядом улица сквозь планету —
«Сорок лет ВЛКСМ»

И кручусь я на ней, как белка,
и рулю свой вопрос-ответ.
С кем сегодня «забита стрелка»,
чьих сегодня в помине нет?

«Савва Сербский» звучит набатом,
над крестами снега кружа́т.
И стоим мы под снегом с братом:
– Где же сила и правда,
брат?

Вкусом из детства в мундире картошки.
Льётся из крынки в стакан молоко,
ломоть ржаного, на блюдечке крошки;
домик в деревне, сезон отпусков.

Лает Трезор во дворе у забора
и сторожит незакрытую дверь,
дед возвратился с ночного дозора,
утро встречает колхоз без потерь.

Утро встречает «Заря коммунизма»,
и горизонты за лесом видны,
солнце вливается тёплой харизмой
в каждого жителя лучшей страны.