Вячеслав Кислицын - Караваны идут по пустыне. Книга стихов

Караваны идут по пустыне,
Белый снег по Сахаре метет,
Скоро солнце на небе остынет,
И луна свой закончит полёт.
Страж небесный и вечный изгнанник
В белом мареве судного дня
Поменяет пустынный Титаник
На привычного к снегу коня.
Бедуин будет снег есть, как кашу,
Будет снег на ресницах твоих,
И лозой не наполнится чаша,
Та, которая лишь для двоих.
И созвездья качнутся на небе,
Как когда-то в начале веков,
И спаситель родится в вертепе —
На глазах у продрогших волхвов.

Плывёт Амери́го Веспучи,
Вплетаясь в канву и ремейки,
В сундук с мертвецами, «до кучи»,
Где карты, где Куки и Дрейки.
И не заржавеют пиастры,
Мигнут маяками Гавайи,
И, глаз запечатавши в пластырь,
Джон Сильвер придёт с попугаем.

Мулатки ударят в тамтамы,
На банджо сыграют креолки,
Апачи* раскинут вигвамы…
И шорохи смолкнут в посёлке,
Где я дочитаю все книжки,
Сойду с бригантины на берег,
Туземцы подарят коврижки
Загнивших Европ и Америк.

Скрипнуло кресло,
и скрипнула дверца.
Скрипнуло сердце,
упала слеза.
Ты доедал два бифштекса без перца,
Линзы от солнца надев на глаза.
Мчался твой конь по сожжённой пустыне,
шпоры до крови врезались в бока,
Боеприпасы лежали в корзине,
в строфы просилась верлибром строка.

Плавился посох в руках у скитальца.
Ручка писала, но не было слов.
А на курке – дрожь холодного пальца…
Был ли он прав, Иоанн Богослов?
Конь вороной, рыжий, белый и бледный-
Падали в пыль, в раскалённый песок…
Посох, забытый и ветхозаветный,
Вместе с закатом смотрел на Восток.

Он выстрелил метко по цели,
Как будто в капусты кочан.
Кураре,* залитые стрелы,
Уже не вернулись в колчан.
По жилам текла Амазонка,
Великая в сельве река,
Бежала по волнам лодчонка,
Веслом управляла рука.

Он был тем амуром в отставке,
Пол-облака сдавшим в ломбард,
Бездарно растратившим ставки,
Спустившим в Блэкджек* миллиард.
И в гиблых тропических джунглях
Бессрочно мотать ему срок,
Под пальмой спать ночью на у́глях-
Такой был назначен урок.

Не мог не стрелять он из лука
(Он с детства любил пострелять)
Не хитрая в целом наука,
Но в жалах у стрел липкий яд.

*Кураре – южно-американский стрельный яд, использующийся индейцами Гвианы бассейна
реки Амазонка.
*Блэкджек – карточная игра в казино.

Ушли аргонавты, разрушена Троя.
Оставили боги Царьград и Сарай,
Истлели все доски от лодочки Ноя,
Остался за древней стеною Китай.

А реки текут в бесконечную Лету,
У Стикса дежурит безмолвный Харон,
Он знает дорогу, он крутит планету
Под скрежет железных земных шестерён.

Но снова выходят друг другу навстречу.
Зачем? Почему? Бесполезный вопрос.
Обнимутся, сядут, зажгут свои свечи…
– Ну, как ты, Иуда?
– Нормально, Христос!

Течёт разговор их размеренно, плавно,
Слова улетают в небесный эфир,
Орбитой вращается шарик исправно,
Где космос планету исшаркал до дыр.

В холодной Мойке промокло небо,
на древней фреске слезится Спас,
в стальном вагоне, в метро подземном,
зачем-то еду я на Парнас.

Зачем мелькают чужие лица,
послушных року, своей судьбе?
Зачем в метро мне с утра не спится,
зачем мне двигаться по трубе?

Зачем искать среди львов Пегаса?
На людных улицах толкотня,
настройки сбиты систем «Глонасса»,
полцарства отдал бы за коня!

Мне за него ничего нежалко,
но на Пегасах сидят цари
в зелёно-медных своих закалках,
свинцом наполненных изнутри.

И в этом мире ничто не ново,
и у державы крутой манер,
и смотрит царь, как всегда, сурово
на двери с вывеской «Англетер».

Слышишь, в зонтик стучится весна,
На проспектах случайные лужи.
Нам сегодня с тобой не до сна:
Ветер невский нам голову кру́жит.
И зажгутся вот-вот фонари,
На Одесской не дремлет фонарщик,
На своих постаментах цари,
Дождь нежданный на месте, обманщик.

Бьют дождинки свой степ по воде
На канале, где жил Грибоедов,
Эти капли сегодня везде,
С самых первых весенних рассветов.
Ах, ты, горе моё от ума,
Не настроен дождь на скоротечность,
Вдоль канала промокли дома,
Мокнуть им ещё целую вечность.

Над соборами ангелы бдят
В изумрудных, промокших одеждах,
Чтобы мы отсырели до пят,
Чтобы мы потерялись в надеждах.
Поспешим за железный забор,
Где дома и дворы, как колодцы,
Там, на Невском, несут свой дозор,
Невзирая на дождь, полководцы.

Это было, пожалуй, непросто.
И задуман был винтик хитро,
Чтоб вставлялся в удобные гнёзда
У ракеты в стальное нутро,
Чтоб сгорел в атмосферных осадках,
Не упал в казахстанский ландшафт,
Чтоб ступень отработала гладко
И остался в живых космонавт.
А потом всё отметили пьяно —
Орден в водку, в граненый стакан.
И купил ты мне фортепиано-
Наилучшее из фортепьян.
Чтоб Чайковский, Рахманинов, Шнитке
Заходили в уютный наш дом,
Только слуха не дал бог улитке,
И улитка мечтал о другом.

И хотелось улитке не ползать,
А безумно мечталось летать
И, маршруты наметив по звёздам,
За мечтою своей убегать.
И бродил он к Востоку от дома,
Там, где Обь омывает Сибирь,
Там он строил свои космодромы
На военный, не штатский ранжир.

Годы шли. Пианино дождалось
Наконец-то обученных рук,
Ритму клавиш оно отзывалось,
Ноты выучил выросший внук.
Ты смотрел с недоступного неба,
Как звезда по земле мажет тень,
Как красиво и в чём-то нелепо
В атмосфере сгорает ступень.

В старой церкви, на кладбище старом,
плачут свечи у древних икон…
Ты кормила меня виноградом
в те года, что уже испокон.
И другие, но чёрные галки
с колокольни взирают окрест…
Ты любила на окнах фиалки
и на Пасху твердила:– …воскрес!