Анастасия Ростова - Русские бабы

Когда бы понимать, что жизнь-то – небыль,
Да бытие, как книгу, созерцать.
То огород мой, в сущности, на небе —
Вселенной отдалённая полать.

Под перерубом, над белёной печкой,
Где в воскресенье, в вольной, хлеб пекут.
За решетом заборов наша речка.
У горбыля ряды моих капуст.

Вокруг стоят небесные избушки.
Большое древо – тополь в облаках.
А пёс ушастый, мокрый лезет в душу.
И бабочки садятся на рукав.

Вот соловей, в овражике, затенькал,
Проплыл архангел над домами, бел.
И добрый Бог зажёг в заречье свечи,
Чтоб старый тополь весь позолотел.

И хорошо так – пахнет свежим хлебом,
Подпочвенным, поджаристым, ржаным,
Хоть край земли как раз за этим древом.
А дальше – космос, прочие миры.

Годы, эпоху прожив,
будто ключик в защёлке замочной,
В явь расширяю, к закату бредущая, синие очи.
Вижу одно каждый день – колею заводского района.
Те же рябины, полынь и крапиву у нашего дома.
Бывший асфальт, без названия твёрдого,
улочку в тропах.
И ощущаю – как короток путь, что годами протоптан…
Облако местное. Выйду хоть раз, на прогулку.
Лермонтов гипсовый.
Гордо пройдусь, как звезда, переулком.
Детства взалкать попытаться,
хоть чем-то заполнить пробелы
Памяти, ставшей безмерно, от времени оного, белой.
С чувством потери,
как будто микроб я тщедушный в пробирке,
Внове постигну пространство,
где в прошлом мы, в детстве, бродили
Дружной толпой разновозрастной
или, как пить дать, не дружной,
Солнце закатное видеть, сходящее в грозные груды,
Или полоски черкавшее прямо на ватмане неба,
Взрыв шаровой над Окой,
что без рук и без кисточки сделан.
Где-то оставленный, к лучшему времени,
пламенно-летний
И позабытый, на гвоздике, в прошлом,
ушедшем столетье.
Что я хотела? Мы, чада, мечтали, живя предстоящим,
И никогда, это видно теперь, не в своём настоящем…
Где жив старик, одноногий,
что бабушкам валенки чинит.
В этом окне —
он меня вдруг цыплёнком двуногим увидит?
В тусклых очках на седой,
запотевшей советской резинке.
Как мимо окон гурьбой
мы сквозь вечер его проходили.
Дети сопливые – весь заводской
инкубатор кричащий,
Вишни ворующий через забор, за малиновой чащей,
Там, где канавы нарыли рябые и рыжие куры.
Дяденьку видя, бегу наутёк я, косматая дура —
К резвым мальчишкам, к шпане поселковой,
хоть плачь, привязалась.
Белой вороной лечу, и шнурок, западло, развязался.
Он же кричит, с костылём как с крылом,
как журавль одноногий.
…Медленно-медленно, вспомнив,
теперь прохожу по дороге
Дальше, к закату,
трескучей, в глухой тишине, киноплёнкой.
В кадре «Потёмкин».
И флаг прямо в небе мерцает… зелёный —
Тополь он местный – встаёт на пути —
дальнобойщик-дальтоник.
Детство прошло.
И сюжет в старых вишнях, за флагом, потонет.

Без страха и упрёка
по рытвинам дорог
от крова и до Бога
шагает Дон Кихот.

Его смешные латы
от поступи звенят.
Вокруг него все святы.
Лишь он один не свят.

Его взвели на царство,
и верит он, чудак.
Приемлет, как богатство,
он шутовской колпак.

Ни замка, ни чертога,
но счастлив Дон Кихот.
Как скоморох у Бога,
он честно крест несёт.

Идёт-гудёт потеха,
позор на целый свет —
смешно, а против смеха
и заповеди нет.

Скажи – и ляжет грудью
за друга своего.
Отсвечивает грустью
улыбка у него.

Смеётся вся округа
над смелостью шагов,
он видит в монстре друга,
а в мельницах врагов…

И только на закате,
когда погибнет он,
печаль на всех накатит
со всех семи сторон.

И выскажут в финале —
погиб, мол, он не зря!
…Так люди распинали,
с потехами, Царя.

Цветами и венками
покроют хладный прах.
И с важностью восславят,
как светоча, в веках.

Пока же – злая ругань
летит ему вослед,
и заметает вьюга
его неровный след.

(стоя на камне, отошедшем
от обрамления постамента памятника)

Вот, Горький, бронзовый Максим,
тебе моя рука.
Сегодня рядом мы стоим,
как суть – два босяка.

Ты жил на этих берегах,
как я сейчас живу.
И в людях, ближних и врагах,
смысл жизни познаю.

Наивна я. Но не проста.
И ты бывал не прост,
когда такая высота.
А я – метр с кепкой рост.

Но всё, что будет с нами здесь,
в писаньях старины,
с недосягаемых небес
и из подземной тьмы,

там, мира этого извне —
померят нам судьбу.
И встанем вместе, наравне,
на Окском берегу.

Человек на скалу взошёл.
Ветром бьёт то в лицо, то в спину.
Это Горький стоит в пальто
Своего погибшего сына.

Руки за спину заложив —
На расстрел или при аресте.
Места крестного старожил,
Неба этого буревестник.

Чёрным лёгким ещё хрипя.
Человек гигантского роста.
Руки сжал так, что пальцы хрустят.
Дайте, дайте ему папироску!

Он закурит, как паровоз,
отряхнёт пепел дней облыжных.
И пойдёт на Волжский откос,
через вечно спешащий Нижний.

Вихри в небе несусветные.
Или вправду – Божий Суд?
Только жёны раболепные
Мир в ладонях нам несут.

Это жёны-мироносицы
Под Архангела крылом.
Кто несёт, с того и спросится —
Как был этот Мир несён?

К Солнцу Правды, к Свету, к Родине
По огням идут свечей.
Сколько дол и болей пройдено,
Что идти всё горячей.

Ведь идут землёю русскою,
С песней, полною чудес.
А тропа такая узкая.
И поют – Христос воскрес!

Лилейной прядью свежий иней лёг
На лица прях, живою светотенью.
Ждут человека счастье и лишенья,
Полёт, паденье острозубых звёзд.
Здесь каждый миг пряденья драгоценен,
Гул колеса, осей его вращенье.
Древнейшей прялки непреклонен рок.

От белой девы – зарожденья сон,
расцветы царств и праздничные лица.
От рыжей девы – золотые птицы,
Львы, кони и кентавры всех времён.
Погибших книг нетленные страницы.
От синей девы – космос в мир струится
И купол над фортуной вознесён.

Всё сетью нитяной окаймлено
Над бездной, между круч и крайних точек.
Галактики невидимый челнок
Вонзается в открытое окно.
Там путь в пространстве виден между строк,
Где каждый миг судьбы предельно точен.
Не падая, летит веретено.