Анастасия Ростова - Русские бабы

Три Девы Вечность звёздную прядут.
Непостижимо женское терпенье:
В сердцах их тол, кресало, порох, кремний.
Вселенная вокруг как мягкий трут.
А в пальцах рук: клубки, переплетенья —
То нежность трав, то беспощадность терний.
Точны движенья непреклонных рук.

Неумолим их равнодушный взгляд.
Им виден мир картиной отовсюду.
Великой пряхи волос в нити впутан —
Звенит струна, рождая Рай и Ад,
Как наказанье и живое чудо.
И будет встреча и, за то, разлука.
Вот счастье, а вот долгий взгляд назад.

Под девами земное небо – мир:
На млечном блюдце жизнь, как на ладони.
Все ветви рода, цвет в древесной кроне.
Ушко иглы – живой ориентир.
Нить Ариадны в тьме кромешной тонет.
И в схватке с смертью плоть живая стонет,
В перекрещении клинков и крыл.

Себя находит и теряет человек —
Дорога к храму, бег в слепые ямы.
За древним садом видно поле брани,
И вставший, в море крови, монумент.
И сверженные – павших наземь камни.
И демиургов пурпурные ткани.
Свет озарений и предсмертный свет.

Три девы нить косматую прядут.
То шёлк, то шерсть, то сущая крапива.
Открытая ветрам картина мира.
Между войной и миром узкий путь.
То цепь страданий, дерзновений диво,
То ткань со множеством просветов, дырок —
Стяжанье кружев и узоры пут.

Мы из разных миров. Я забыла – какая дверь.
И летим, как пилоты нелепых своих потерь.
И жужжит наш мотор голой яви, пропеллер, жесть.
Хорошо, что на свете ты в этой Вселенной есть!
У которой одна, как стрела золотая, ось.
Ты забудешь меня?!. Ну, давай, позабудь! Авось…
Вот – мы брошены в хаос. И пропасти впереди.
Ты сказал – уходи!.. И я вторила – уходи!..
Это космос. Воронка галактик – в неё ввернусь.
Это светлое место, над осью – святая Русь.
Это мир изначальный – вращение изнутри.
Ты сотри свою память. Меня сотри и смотри:
Мы из разных миров. Но разлуки я не боюсь.
Место встречи одно – у реки, у Оки, где Русь.

Когда в устах не пища, а молитва,
Как плод духовный нежно пламенеет,
То в животе моём растёт олива
И, кроной в сердце упираясь, зреет.

Как новый ангел в оперенье белом,
Сходящий от Небес на морок грешный.
Она прекрасна – ручки, ножки – тело,
В ней ДНК, спелёнатые в чресла.

А я иду ухабами, дорогой,
Мне щёки обдаёт пожар моторов.
Несу себя, цепей ост о в расторгнув,
Перед угаром дышащих драконов.

Во мне Она – меча войны сильнее,
В ней капилляры, звенья и колечки.
Распахнутая косточка, идея
На дланях Бога, там, где горячее.

Живёт, растёт невидимым магнитом,
Ладонями прикрыв начало мира —
Из пены океана Афродита
На раковине, волнами раскрытой.

Затем в устах моих цветёт над миром,
Не затихая, музыка молитвы,
Что в животе округлом и счастливом,
Пред лилией архангела – олива.

За то оно так жаждет нас и любит —
Златое пламя звёзд и преисподней,
Что мы вынашиваем чудо под исподним
И белым млеком наполняем груди.

В переплетенье веток, капилляров
Свиваем Слово в звенья и колечки,
Не убоявшись войн и смерти ярой,
Не устрашаясь мук от рода вечных.

Живёт среди лесов,
живёт среди полей
и полевых цветов
сам Царь души моей.

Не узнанный никем,
ведь царство так мало.
Но для души моей
от глаз его светло.

И, как подарок мне,
невидимый в миру,
он скачет на коне
по царству своему.

А под его ногой
то травы, то снега.
Он – Царь души моей,
а я – его слуга.

Сильна земная дрожь,
но Ариадны нить
надеждой меж миров,
хоть вместе нам не быть…

Но – Солнце над горой
нам на усладу дней.
Он добрый мой герой.
Он Царь души моей.

Свет вечерний и лучистый,
невесомый – на двоих.
Сколько в жизни приключится
бед, чудес, неразберих.

Но, обнявшись, и недвижно
в раме, точно в витраже,
над районом непрестижным,
на четвёртом этаже,

в тёмной комнатке без стульев,
где и лампа не горит,
мы на уровне безумья,
мы как бы уже парим

мимо памяти прошедшей,
бывшей среди зол и пут.
Что нам стоит, сумасшедшим,
сгинуть в темень, в пустоту,

в будущее, в неизвестность…
И на уровне земном,
глядя так же бессловесно
в запотевшее окно,

запредельно излучаться,
и, слова давно излив,
точно маятник, качаться
от любви и до любви.

Ты помнишь, когда мы были
В твоём Эдемском краю.
То – рыжие мандарины,
Я сказала, люблю.

Дерево плод уронило.
Ты поднял, в ладони сжал:
– И я люблю… мандарины, —
По-русски ты мне сказал.

Хоть были мы разной крови.
Я крашеная, ты – бел.
– Я знаю много историй, —
Добавил ты между дел, —

Тебе я их рассказал бы,
Лупя для нас мандарин.
Да как бы в мире не стало
Ещё одних именин.

Кольнуло под сердце жалком
Собравшей пыльцу пчелы,
Что жаром и впрямь обжало
В роще, от слов, стволы.

– …Лет мне немало, постольку
Не выдержу вдруг щедрот.
А разделю-ка на дольки
Я оранжевый плод.

Я ж не железный, но стойкий.
И в переделках бывал, —
Так говорил ты, и дольки
Мне по одной подавал, —

Меня ты, может, забудешь.
А, может, напишешь стих.
И станешь рыжею, точно,
От мандаринов моих.

Истории этой корни,
Среди заснеженных зим,
Пусть обо мне напомнит
Оранжевый мандарин.

По картине Босха
«Блаженные и проклятые»

Разъяли нас на белый свет и тьму.
Одних поднять, других – навечно кинуть.
Всё видел Босх. Тебя я обниму
И навсегда, как велено, отрину.