Анастасия Ростова - Русские бабы

Неведома нам цифра тонн.
И не важна нам, бабам, точность.
Сошлись на раз мы с трёх сторон,
Соединяя звёзды с почвой.

И флягу с ледяной водой
Втроём затаскиваем в баню.
Гудит в печи рябой огонь,
А снег на валенках не тает.

Я знаю, что за нас никто,
И там, в Его Садах простёртых,
Псалом Земли не пропоёт
В седое небо в знаках твёрдых.

Чтоб вправду встало поле роз
В недостижимых кущах Рая,
Нам надобно возить навоз,
Из грешной жизни прорастая.

Как над пропастью иду —
Всюду дали синие.
А в руках – несу Звезду.
Я, наверно, сильная.

Космос, видишь ты меня
Среди поля травного?
Маленькая в поле я,
а Звезда Державная.

Восемь ясных уголков
В перекрестье сходятся —
Ойкумена и альков
Девы Богородицы.

Час несения огня
В марте на озимое.
Небо я хочу обнять
Чёрное звездимое.

На ладонях ту Звезду
Подыму-ка бережно.
Как гвоздястую судьбу,
Как тавро, чем мечена.

Жизнь-то плещет через грудь
Опрометью смелою.
На мечту хочу взглянуть
Бабьим белым телом я.

Мартовской зари крыло
За спиной расчерчено.
Как мне в жизни повезло,
Что я просто Женщина.

Шли мы на широких лыжах
К мрачному, над миром, Храму.
Вот он – на холме возвышен,
Подступает волчьим мраком.

Как шатун, лохмат и страшен,
Он гудит над головами,
Высекая в сердце пламя
Несусветными ветрами.

Древне-зверьей руной имя,
Когтем по медвежьей шкуре.
Как возвысит да обнимет,
Так поглотит в страшном гуле.

Велес щедрый, страж, кормилец,
Лес свечной живой и мёртвый —
Брёвнами дубов великих
Небеса с земли подпёрты.

От твоей ли мы грибницы?
От неё питаем роды.
От твоей ли мы криницы?
Все, медведь, твоей породы.

Склад, ладья и домовина,
Стол и стул, черпак и чаша,
На коре, на голубиной,
Сказ и песня жизни нашей.

Сам очаг, тепло постели,
Лад игрушки под руками —
От лубочной колыбели
Ты нас пестуешь веками.

Праотец, могучий Велес,
Дичь дарующий для пищи
И одежды – тело зверя.
Ягоды податель нищим.

Пали мы, восторгом полнясь,
На снега пред сущим Храмом —
Кланяемся в пояс, в корень,
Мы твоим стволам и травам.

На весну и на любовь
Лажу жизнь и веру
В день хороший, золотой,
Отметая скверну.

Ты гляди, печной огонь,
Делаю я Ладу.
Лыко режу я с ладонь,
Лён руками глажу.

Я для Лады жемчуга —
Бус прозрачный камень
Сохранила, сберегла —
Радугу и пламень.

Свет, надёжу и мечту,
Лад земного сада
Во власы её вплету —
Оживляйся, Лада.

Льняной нитью обовью
Лыковые космы.
Золотую девы грудь —
Домотканым кросном.

Как ладонь моя тепла —
В лад моё моленье,
Космоса и дома лад,
Ладный день весенний.

Млечным морем, по волне,
Жизнью через вёсны
В золотой плыви ладье,
Лада, в небе звёздном.

Да наладится уют
Очага и мира.
Наш конёк глядит на юг,
В небо – на Ярило.

Птица с юга к нам летит
Доброй, светлой вестью.
С Ладой ладной ладься, жизнь,
Превращайся в песню.

Жемчуга блестят в власах —
В космах, в лыке, в косах.
Ты храни родной очаг —
Дома лад и кросна.

Корабли облаков над стремниною
проплывают в чужие края,
где живёт и летает крикливая
чайка белая – птица моя.

Травы синие, терпкие, горькие
по откосам оврага текут.
Будто чаша Грааля проволглая
между горами держит Оку.

Глаз прищурив, гляжу на сияние —
вся от солнца живая вода.
Эта чаша есть неупиваема,
ведь не выпить её никогда.

А над ней – птица белая, гордая —
над обрывом парит, как в Раю.
Я, девчонка с окраины города,
в чаше – малой песчинкой стою.

Птица белая, чайка крикливая,
два надлома распахнутых крыл,
ты, наверно, такая счастливая —
Бог красивой тебя сотворил.

Тренируя цыплёнкино горлышко,
я ладони слагаю трубой.
А они от полыни-то горькие,
и в шамоте, во глине земной.

– Ларка, слышишь? Я – ты, птица белая!
Чайка тоже! В овраге, на дне!..
Под ногами тут ящерки бегают,
И взлететь очень хочется мне.

Я лепила такую же – смелую
птицу рыжую, чтобы жила
и летала, как ты, птица белая —
два, с надломом, высоких крыла.

Но, пока не просохла дремотная
глина крыл и не спала с пера
пелерина земными шамотами,
птица рыжая не ожила.

Я мечтаю, я верую в лучшее,
светлым будущим вся возгорясь.
Вкус полыни от крыльев почуявши,
ты узнаешь её и меня.

Как надломит мне жизнь руки белые,
над оврагом и чашей распяв,
закричу я. И ты, птица верная,
отзовёшься, крыла распластав,

в раструб чаши Грааля над берегом,
в горн, наполненный плазмой огня,
над посёлком немым и растерянным,
не поверившим в птицу – в меня.

С утра, росою серебримый,
подходит август к середине.
В садах заброшенных рябины
горбатые нагнули спины.

Они глядят на тело Рая —
В былье каком грушовки тонут.
А выше – яблони сгорают,
хрустя корой в изгибах чёрных,

Увязнув в мире по колени,
набрякшие к излёту лета,
запретные, на дне столетий,
одни меж тем и этим светом…

Тут Рай заросший и обвисший,
где в брюньках рыжих облепиха
курчавая плывёт меж вишен,
с поклоном к утреннему Кришне.

И я иду, как посторонний,
но августейший соучастник,
глядеть на щедрые уроны
чьего-то брошенного счастья.

Я за грибами и с корзинкой —
Захожий странник в дальнем Рае.
Мне подаёт плоды поминок,
крестясь, седая ветка с края.

Кто я? Садовник? Огородник?
Нет никого. Никто не скажет.
А боровинка-одиночка
с дичинкой – и горчит, и вяжет.

Кто я?.. Что я?.. Знать не стоит.
А живу – в Раю.
Я из старой драной шапки
звёзды раздаю.
Рассыпаю их горстями —
тьма в той шапке их.
С голубями, новостями,
в рыбах золотых.
Раздаю за так, за посвист.
Мне под хвост шлея —
Забирайте яства, гости!
Сыпься, жизнь моя!
Вся, что есть, как в дырках шапка
на пустой калган.
Трёт карман душа-монадка —
Золото! Отдам!
Серебром осыплю грядки:
«Сейся, серебро!..»
Разберёте на подарки
ягодок добро.
Получите, милый мальчик,
сладкий петушок.
Это солнышко в нём скачет.
Накоплю ещё!
Я для вас скачу по свету —
долам и полям.
В уголке «пальта» монетка.
Утаила я.
Надо всё раздать, до крошки,
до дыры, до дна!
Колокольцы скоморошьи
звонкие звенят.
Богатеть неловко очень —
грех держать в себе.
Раздарю-ка глазки-очи,
не возьму себе!
Вот они: морские ветры,
карее кольцо —
не нужны и две монеты
им перед концом.
За последнею звездою
зимней, на заре,
над голодною судьбою
снега на дворе,
небесами над домами
пролетаю я.
Придорожный киньте камень
в глупую меня.