Анастасия Ростова - Русские бабы

Был ураган. И бабушка летела,
как бабочка летит через поля.
Её крутило в небе и вертело.
«Ой, батюшки, неужто это я?»

Платок цветастый ситцевый трепало
и космы облаков над головой.
«Не потерять бы новые чувяки,
рублёвые, с опушкой меховой».

Зачем она, во сне ль моём возникла,
Явилась в неустроенность, бардак?..
И к облаку привязанная нитка
не сдерживала воздуха атак.

Внизу, как щепки, плыли сухогрузы
в стремнине, отливавшей синевой.
И видно было белые рейтузы.
«Ах, Боже мой, сыночки, Боже мой».

Сама себя порочила – разиня!
Народ её историю трепал,
что разные широкие резинки
сверкнули на коричневых чулках.

Да если б титул ангельский, вселенский
да крылья, как у птицы, за спиной.
Она ж летела так по-деревенски,
нелепо, над Семёновой горой.

С округлою хозяйственною сумкой,
где пачка чая, сахар да батон.
А сколько было хохота и шума,
и злыдней, и зевак со всех сторон…

«Наверно, это бабушка к погоде!
К дождю и снегу! К повышенью цен!»
«Приметы есть, что мор пойдёт в народе,
хотя не сообщал Гидрометцентр!»

Я бабушке протягиваю руку
в небесный безоглядный окоём.
Ты, бабушка, держись за жизнь, за сумку.
Авось всё сон, авось не пропадём.

Кошка – это сфинкс садовый.
Занята спонтанным делом —
спит, привязанная к дому
шерстяным кошачьим телом.

Или смотрит, не мигая,
как плывёт по небу мимо
скумбрии святая стая,
язь, архангелом хранимый.

Видит всплески волновые
и себя над белой чайкой.
И медуз в сети печальной,
на пути к печам Аида.

А потом идёт к коленкам,
чтобы притчу промурлыкать,
как же сладко в мире пенном,
где ей чайка ловит рыбок.

Жизнь истончилась до толики.
Полон грехов орех.
Я ж подаю алкоголикам.
Вижу – им хуже всех.

Не без амвона со свечками,
злата на куполах —
без тепла человечьего
бытность вся порвалась.

Вижу – с тщедушной малости
счастливы – ё-моё!
Может, в горе и в радости
за здоровье моё

выпьют из рюмки отколотой,
в мировую грозу.
Может, глядючи с облака,
Боже, смахнёшь слезу:

«Архимандритовы стольники!..»
Жизни увечный край…
Боже, подай алкоголикам,
слабых не обделяй.

Я – баба, упавшая с воза,
кусочек загадочной тьмы.
Как русские наши берёзы,
летящая в небо из мглы.

Парящая в космосе звёздном,
как лодка на всех парусах.
По хляби дорог многослёзных
с соломинкой слов в волосах.

Я – баба, летящая в небо,
как вспыхнувший хвост НЛО.
И в руки надёжные мне бы
побольше, покрепче весло.

На скорости взмыть с паровоза,
что в грозную темень спешит.
Да будет полёт мой не познан,
как кр е мень кромешной души.

Так бабе, летящей, поётся
про речку, про лес, про холмы.
Простите, когда мне придётся
упасть на кого-то с Луны.

Я – баба, подвластная небу.
И делаю всё, что хочу.
Хочу и в колхоз не поеду.
Я лучше на Марс улечу!

Кто жизнь надломит легко и тонко,
кто вечно кается в маяте.
А я – украла себе ребёнка,
взяла и спрятала в животе.

Кому – улыбка, кому – ошибка.
Мир как взбесился, поднялся шум.
Я золотую поймала рыбку,
никем не званную, и несу.

«Как неприлично! Так не типично!»
А я всё выдумала сама.
Во мне гнездится семейство птичье
и просит хлебушка и зерна.

Вот и скачу я на ножках тонких,
на шпильках, в пёрышках, с хохолком.
А мир кривится, а мир хохочет:
«Не Богородица! С ветерком!»

«А как всё будет?.. А что ей светит?..»
«В хлеву рожать ей!.. Закрыть роддом!»
А я же птица – сижу на ветке —
не предъявляю святой диплом.

«А где Иосиф?.. А был Архангел?..»
«А замуж выйти ей не с руки?..»
Сопит в две дырочки милый ангел.
Какие всё же вы мудаки.

Моя проблема, а всем дилемма.
Содом, Гоморра, Армагеддон…
А в Вифлееме, в душистом сене,
коровой пахнет и молоком.

…Человечек, слепленный из хлеба,
человечек, дорасти до неба.
Вот тебе одёжки выходные,
старый тазик, коники резные.
Обживай игрушечное царство.
За мечту свою попробуй драться.
За любовь большую, за картошку.
Заведи себе собаку, кошку…
Бестолковый ты, мой человечек.
Нам с тобой и в дождь укрыться нечем.
Потому-то – с хлебную мы крошку.
Ты душа моя. Мы понарошку.
Ничего-то нет у нас земного.
Только в лом расколотое слово
да скотинка, ночи зеленее —
та собака, что летать умеет.
С ней-то мы и хлопаем ушами.
Решето и то лучится нами.
…Как любовь в карете мчится мимо.
Мы ж – а не посмотрим в её спину.
Не пойдём. А то – какая цаца.
Мы цари. Нам легче улыбаться.
Без такой козы не зачерствеем.
До зимы дотянем, доболеем.
В молоко тогда себя покрошим
и схлебаем расписною ложкой.
Ржи тогда, любовь большая… лошадь!