Анастасия Ростова - Русские бабы

Вчера скольженье и круженье.
Иного человека слог.
А снег – влекомый и блаженный —
легонько стелется у ног.

С высот спускается к деревьям,
беспамятствуя за окном,
не знающий, насколько древний,
насколько бел и невесом.

И каковы его приметы,
и отношенье к облакам.
Снежинки – странные предметы,
и не приучены к рукам.

В них коды, формулы Вселенной,
рискованные письмена.
Рожденье, смерть – одновременно,
их неживые семена.

А ты доверчиво и просто,
дитём галактик и систем,
вдруг озаряешься вопросом:
Как это создано и Кем?

Разбирают ёлку в феврале
на площадке у кинотеатра.
Сыплет снег с дождинками от марта,
хоть зима ещё в календаре.

Вот и кошка пёстрая спешит
к парку, на котовы именины.
Быстротечны, сутолочны зимы.
Сдвинут неба непорочный щит.

Вижу всюду сущие моря.
Ветрено. Расшатана планета.
Ремонтёры бытности и света —
ангелы хлопочут по краям.

Это, говорят, их ремесло.
И Господь склоняется над нами.
Просто Новогодие прошло
с голубыми хрупкими шарами.

Зимы – мемуарная пора,
хоть ни дна погоде, не покрышки…
И выкрикивает громко ангел с вышки
падающих веток номера.

Когда бы знала я… Когда бы знали все —
тринадцатый трамвай везёт меня к мечте.
Гремит гнилая дверь, и дребезжит звонок.
Тринадцатый трамвай, ты очень много смог.
И, несмотря на дождь и град своих потерь,
ты завершал петлю и открывал мне дверь.
Старался и пыхтел не вдруг, не для кого —
простую песню пел – для счастья моего.
В тебе гудел народ с авоськами проблем —
детишки и отцы, и дедушки совсем,
и бабушки в очках – все пялились в окно —
на уличное, вдаль бегущее кино.
И каждый протирал здесь задницу до дыр.
И улыбалась я – твой главный пассажир!
Ведь много человек ты до вокзала вёз,
и лишь меня одну до неба и до звёзд!
И номер твой ничуть ни в чём мне не мешал.
Тринадцатый трамвай моим героем стал.
Нас не жалеет жизнь и пробирает дрожь,
но, верно, никогда ты с рельсов не сойдёшь,
чтобы домчать сквозь град, не выставляя счёт,
в прекрасную страну кого-нибудь ещё.
За каждый светлый миг – живи, не умирай —
по миру бодро мчи, тринадцатый трамвай!

Я сама – пикОвая дама.
Ну а ты – пикОвый валет.
С дрона полная панорама —
угол голый, как пистолет.

Это угол нашего рынка,
свалка мусорная в кустах.
Мы, как разные половинки,
потому что любовь пуста.

Мы ругаться с тобой не стали.
Было не о чем. Ни о чём.
Эта дверь, позади, из стали,
как крыло за твоим плечом.

Будешь счастлив, сыт и доволен.
И забудешь дуру – меня.
Не заплачь от фантомной боли,
вдруг поняв, кого потерял.

Ты учёный. Я не учёная.
У меня река за спиной.
Может быть, это речка чёрная,
чёрный ворон над головой.

Мы две птицы: чайка да ворон.
Ворон мудрый. А чайка – нет.
А любовь – это горстка вздора,
угол чёрный, как пистолет.

Неправильный дождь в феврале.
Трава появилась, мадам.
Наверное, дело во мне.
Какая я, люди, балда.

Конечно же – дырки в башке.
И сыплет, и сыплет дождём.
Вот зимы и стали не те
теперь в измеренье моём.

Машина, застряв в колее,
Буксует. Свирепый шофёр.
Претензии, люди, ко мне.
Во мне ваш косой коленкор.

Синоптики, судьи, сюда!
Полиция, цапай меня!
Наверное, это судьба.
А если точнее – фигня.

Закроюсь, зароюсь, уйду.
Упрячу в ладони глаза.
Повесьте меня на звезду.
Повыше, ровней, господа!

Каменная рыба тишины
Зарастает слабыми вьюнками.
Молчаливый, онемевший камень
В детстве трав не узнает вины.

По хвосту и твёрдым чешуям,
по хребту, сквозь каменные жабры,
Жизнь влечётся ощущеньем жажды,
от желанья поселиться там.

Запахи, видения, слова,
Васильки у самого обрыва,
Их не видит каменная глыба.
Окунулась в землю голова.

Для кого? Когда она жила?
Полная романтики, жемчужин,
Северных примет, восторгов южных,
Лёгкая на добрые слова…

Замерла теперь беззубым ртом.
Грунт её вбирает, будто мантру.
Погрузилась в полную нирвану
В космосе своем, забывшись сном.

Золотым сечением она,
Видима, наверно, отовсюду.
Каменная рыба. Рыба – Будда
В центре мира, первого зерна.

За плечи брошу суму.
Прости, мол, прощай, мой домик.
Шапку в сенях сниму —
может, кто-нибудь вспомнит?

Мол, не таила зла.
Любила… собак да кошек.
Вот она, жизнь, и прошла
мимо моих окошек.

В небо с сумой взойду —
Сколько там воли, света.
Отдайте ж мою звезду
На память бомжам и поэтам.

Что не так на сторонке нашей?
Всё печаль да печаль окрест.
Над какою такою чашей
плачут ангелы этих мест?

Всё над ней – человечьей долей —
многотерпно они молчат.
И всегда их, по-русски, трое.
И такая на всё печать…

Перед чашею онемели.
Будто бездной предъявлен счёт.
И молчанка над колыбелью,
будто вьюга в ночи, поёт.

Над невидимым нам кострищем
поднимается в небеса
дым над нищенским пепелищем,
над сечёным лугом отав.