Анастасия Ростова - Русские бабы

Уронила я копейку.
Позабыла – как и звать.
Надо, надо мне копейку —
Не стесняться – подобрать.

Подняла, наказ дав строгий:
– Не валяйся на земле!
А на ней – Святой Георгий,
что с герба глядит в Кремле,

Да висит над президентом,
над российскою главой,
Что чеканен был на медной,
на копеечке святой.

По землице, по Господней,
как копеечка, звеня,
покатилась Русь в исподнем
в чужедальние края.

Славя а глицкое слово,
будто сами дураки.
И – Георгия Святого
попирают червяки.

Углубясь в эксперименты,
продал сын родную мать.
Уж негоже президентам
Русь – копейку подымать.

Эх, прощай, душа-жалейка —
мы – святая простота —
Да не ты ль, моя копейка,
Ахиллесова пята?

Мы же помним, мы же знаем!..
Аль Европа нам чета?
Как копейка – Русь Святая…
Иль не стоишь ни черта?

Вот – живу и не привыкну,
Что лежишь ты на боку.
Эх, Георгий, эту б пику
Прямо в харю червяку!

За окошком солнышко такое —
Свет апреля, первое число.
На окошке – луковое горе
Чиполинкой смелой проросло.

В списанном стакашечке гранёном
Утвердилось, медное, и вот —
Пёрышком весёлым и зелёным
Всей кипучей радостью живёт.

Круглое, укоренясь на зависть,
Разомлело, будто это Рай.
И права стаканные качает
Каждый вечер, только подливай.

А сегодня головою медной
Покачнулось в гранях, на окне.
И шепнуло тихо и безвредно:
– Не могу, устало, горько мне.

От дома и до дома побираться —
Сколь милостынь у нищего в мешке!
Мне б с лёгкостью
любить и расставаться.
Быть ветреной и мчаться налегке.

Так чередою засиневших просек,
Где брезжит то колючка, то люпин,
Бежать без промедления, без пользы,
Без памяти, без встреч и без смотрин.

Меня из дома выгонят.
Пойду я побираться —
на дудочке наигрывать
да над собой смеяться.

Сошью-ка юбку до полу
из шали старой девы,
чтоб шли по свету, по белу
со мною быль да небыль.

Нанищенствую грошик я,
покроют ноги цыпки,
забуду всё из прошлого
и стану неказистой.

Усну, дождём настигнута,
в дому, где на сушилах
полна солома с иглами
мышами да крапивой.

У обрыва, там, где снега вату
Солнце съело, прямо на краю,
Жёлтой мать-и-мачехи цыплята
Вывелись так рано и живут.

Поутру зима ещё, морозно —
Снег и лёд, да мёрзлая земля.
А они решительно и звёздно
Глазками наивными глядят.

Вот оно – само упрямство жизни.
Встали за себя, за жизнь, в штыки.
От наветов злых и укоризны
И в мороз решительно – цвести!

На земле как первая заплатка —
Плоть живая начинает путь.
Так и мне – сквозь дебри лезу – надо
Их глазами в детство заглянуть.

Написано на заборе,
а значит, и не секретно,
одно изреченье простое:
«Ёжики любят лето!»

И ёжик такой счастливый,
что нарисован кем-то.
И думает так красиво:
«Ёжики любят лето!»

Весь город картинку видит.
А может, и вся планета.
Лишь ёжиков не спросили:
– Ёжики, любите лето?

Это выходит что же? —
Где-то, в листву зарытый,
живёт и не знает ёжик,
что он такой знаменитый!

Но – всё же – вижу, и – радость —
«Ёжики любят лето!»
Так это, выходит, правда!
Ведь радостно мне при этом!

Художник, что рядом ходит,
ёжикина портрета —
мы верим, мы все запомним:
– Ёжики любят лето!!!

В стране, на родных просторах,
есть лозунг тепла и света!
Пишите всегда на заборах:
«Ёжики любят лето!»

Как незатейливо чиста
на фоне нашей круговерти
та траектория листа
с берёзовой прохладной ветви.

Мгновение ещё храня,
свой сон, пространственно не тесный,
просвеченный рентгеном дня,
потерянный и неизвестный,

один из простеньких миров,
отживши век миниатюрный
на фоне шлаковых домов
с обшарпанною штукатуркой,

не защищён и не храним,
забывши имя, отлетает…
Я усложняю этот мир,
а траектория простая.

– Хочешь совет?.. Ты попроще живи, как лист.
– Этот, на кустике? – я говорю ему.
Слышу смешок и, из дырочки лёгких, свист.
– Листик тетрадный в клеточку, – он во тьму.

– Что ж это в клеточку? – спрашиваю его, —
Может, в полосочку, как у живой травы?
Он мне: – Травы живой?! Ты уж скажи – зерно!
Там, где ты будешь, дефицит зерновых.

– Странный, – плечами пожала я, уходя
Прямо по к а мням, набросанным в глину лет.
– Ты умерла для нас! Призрак ты! Нет тебя!
Вот привязался. Занудливый силуэт.

Нет его. Дымка. А я до сих пор живу.
Глупости всякие в призрачной голове.
Если я в городе каменном не ко двору,
Значит, за городом – буду ближе к траве.

Вот накидали дорогу камнями мне.
Что под дорогой?.. А мне он шипит: – Шкелет!
Ты там лежишь убитая, в толще камней.
Не понимаю. Иду, созерцая свет.

Осень совершает переход
сентября мятущегося в небо,
где горизонтальной строчкой белой
тонко проявляется испод.

Человек – берёзовый листок
или грач – вот глаз его прожилки,
прижимает скудные пожитки:
чтобы это тоже взять в полёт.

Чаще он пугливый однолюб.
У него всё в жизни на исходе.
Но по парку горделиво ходит,
собирая пищу в твёрдый клюв.

– Ласточка, любовница моя,
кружит осень сердце человека.
Суп грибной сварите для меня,
чтобы вспоминать нам время это.

И обратно – взгляды на окно.
Мир осенний там перевернулся.
Озера оранжевое блюдце,
пролито янтарное вино.

Так, тихонько ноги оторвав,
и взмахнув, как дирижёр, руками,
человек от ветки отлетает,
не имея на полёты прав.

Паденье снега в век из века.
И нового тут вроде нет.
Есть наблюденье человека —
как падает сегодня снег.