Олег Филипенко - Избранное. Стихотворения

И вот чрез тернии исканий
Я говорю: искать страданий —
Мечта нестойкого ума.
Ищите счастия, а тьма
И муки – зреют сами.

Дороже мне из пустоты
Внезапно явленное слово,
Чем возведенье красоты
До матерьяла неживого.

Я должен разрушать и жечь
Оставленные духом храмы,
Чтоб стройность новую извлечь
Из хаоса душевной драмы.

Мне счастья хочется давно
Обычного, земного.
В нём для рассудка моего
Так много дорогого.

Рассудок! Сколько раз со мной
Играл он и лукавил.
И всё ж меня один лишь он
Пока что не оставил.

Уже душа не стеснена
Напором юной страсти;
Уже исчерпаны до дна
Слова о злой напасти.

А, значит, надо как-то жить,
К чему-то вновь стремиться.
Нельзя минувшему служить,
Где нечем поживиться.

Пусть я сегодня зол и груб,
Пусть к прошлому неточен,
Пускай мой сердцевинный сруб
Ничтожным озабочен,

Но с настоящим я всегда
Соотношусь в искусстве.
Перо не ведает стыда
И в малодушном чувстве.

Как говорил один философ:
Мне истина дороже родины.
Один – томится от вопросов,
Другой – по ягодам смородины.

А я томлюсь мечтою прежнею:
Найти себе такого счастия,
Где, может, сердцу безнадежнее,
Но где ко всем живёт участие.

Тот, что томится от вопросов,
Ответ коварнейший получит,
И, рефлексируя, философ
Себя сомненьями размучит.

И, цепенея от догадок,
Сбежит на лоно он природы,
И будет сердцу грустно сладок
Вид на поля и огороды.

Затем – как на природе водится —
Он усыпит свои сомнения,
И смысл жизненный откроется
Лишь в непрерывности движения.

И находясь душою в статике,
В той мёртвой точке откровения,
Он вдруг постигнет, что в прагматике
Живёт такое же томление.

Что это самое томление,
Пусть согласованней, возвышенней,
Живёт в поэтах, чьи стремления
Лишь простодушней и услышанней.

Что в жизни этой, может, главное
Не то, что благотворно слуху, —
Не помощь бесконечно дальнему,
А помощь собственному духу.

И вот уже с высокой кафедры,
Пред всею братьей желторотою,
Предаст возвышенной анафеме
Всё то, над чем всю жизнь работал он.

И скажет в заключенье слово он:
«Ищите счастья очень личного.
На нём всё лучшее основано.
Нет к знанию пути отличного,
А там – кому что уготовано».

А братья с мелкодумной миною
Даст волю грязному сомнению,
И станет шуткою игривою
Всё, что считал он откровением.

И оклеветанный, непонятый,
Уйдёт без дружбы и участия.
И будет, словно Богом нанятый,
Искать задуманного счастия…

Нечисто сердце, ум в гордыне,
Нрав раздражителен, лукав.
Ум ищет выгоды и прав,
А сердце – низменной святыни.

Нет, не способен опыт века
Возвысить сей пристрастный мир
До разуменья человека!
Нет в мире Бога, есть Кумир!

Я чужд холодною душой
Любви – как цельному понятью
О мирозданье; разум мой
Расщеплен ВОЛЕЮ К ПРОКЛЯТЬЮ
Всего живущего, себя,
(Я – к месту ль здесь сказать? – убого
Со всем, что дадено от Бога
Распорядился, загубя
Ума былую безмятежность),
А также ВОЛЕЮ ВЕРНУТЬ
Душе – любовь, а сердцу – нежность,
Чтоб ум направить в горний путь,
Где б отступила безнадежность,
Где б вновь я смог соединить
С небесным прерванную нить.

Пора покончить с страшной тягой
Марать унынием листы.
Полупорочной красоты
Я не желаю; лишь отвагой
Рассеянный и падкий ум
Возвысить можно. Убедиться,
Что всяк напуган, зол, угрюм,
Кто за душой больной стремится,
Я смел достаточно. Теперь
Пора к иным, геройским токам
Идти, чтоб чрез искусства дверь
Взглянуть на страхи бодрым оком.

Нет так-то просто, милый друг,
Расстаться с тем, что прежде было
Так драгоценно; память – сила,
Что истребляет мой досуг.

Сказать ли?.. Сердце позабыло
Свои безумства и мечты,
А ум твердит: за всё, что было,
Несёшь повинность только ты.

За что же так? Мой друг, ведь я же
Любил, как тысяча других
Любить не могут, если б даже
Страстей познали бы моих.

Мой дух сильней страстей томился!
А ум твердит: ты провинился!

Опять весна. Мне двадцать семь.
Забыты прежние напасти.
Я счастлив, в общем, только тем,
что затянулись раны страсти.
Я беден, даже нищ скорей,
нет дома у меня, но всё же
я лишь поэт, а не злодей, —
мечты богатства мне дороже.
Пора, пора подумать мне
о предприятье величавом.
Пусть опыт, что лежит на дне,
даст силу оказаться правым.

Пришёл, разделся после терний
дневных. Чуть жив упал на стул.
Но вскоре жизни шум вечерний
меня… нет, нет, он не втянул

в круг элегических раздумий
меня. Но я услышал мир
ушами призраков иль мумий, —
он динамичен был, как пир.

Стемнело быстро. И до слуха
всё доносился рок-мотив.
Но вот в окно влетела муха,
во мне философа убив.

Я подскочил со стула разом,
ладошки рук упёр в бока
и стал коситься злобным глазом
на жёлтый угол потолка.

И «Независимой газетой»,
статьёй про русское кино,
ударил по мерзавке этой
и трупик выбросил в окно.

Луна зажглась. Статичным небом
я был доволен. Сел на стул.
Сейчас попью чайку я с хлебом
и Ходасевича прочту.

Накрывшись старым одеялом,
свернувшись радостно клубком,
я замер, наслаждаясь малым,
не помышляя ни о ком.

Но запах простыни занятный,
что нос мой грубо щекотнул,
напомнил образ мне приятный,
что как виденье промелькнул

и скрылся… Хватит, я пресыщен!
А, впрочем, если бы она
сейчас… Но нет!.. Врага отыщем —
всё это полная луна.

Я штору на окне задернул…
Довольно думать об одном.
За стенкою сосед мой пернул,
вот подал голос управдом.