Товарищ Эхо - Шаманархия и ее нагвали

Если успеют торговец зонтиками и ловец
Молний упрятать в свой огнеупорный футляр
Нечетный раскат, что, наконец,
Над долиной безмолвия прозвучал,

Будет закончен маяк, заложенный ещё королем
Всех заповедных птиц и зверей.
Будет неугасимый огонь в нём
Гореть для всех кораблей.

Будет назначен смотрителем старый полковник, поэт:
Призрак бесплотный, гордец, декабрист
При трубке, в плаще, франтоватом шарфе, скрывающем след
От повешения на валу у куртин.

Он остался совсем один среди многоликих живых,
Но одиночество не досажает так,
Как досаждает ветер, уносящий бесплотное всё с земли
В потусторонний мир мертвых. В безжизненный мрак.

Но полковник глотает медную проволоку и ржавые гвозди. Он
Хочет построить летучий корабль прежде чем кончится эра рыб.
Он знает: сродни гравитации его рацион.
Он верит: доставит корабль его напрямик

К Тау Кита, если держать от Земли строго на юг,
Если суметь протянуть каких-то двенадцать лет световых,
Что для мертвых – обыденный, в общем-то, труд.
И что непостижимо для живых:

Обратить своё время в пространство, успеть
Поймать вселенную рыбу, раз в две тысячи лет
Из космического океана ступающую на земную твердь,
Чтоб завершить рождение новых планет.

И уйти. Полковник нашептывает людям сны,
В которых: механика и чертежи – своим чередом.
И люди возводят корабль под флагом луны,
Её машинерии, точно гигантский дом.

Полковник вдыхает несуществующей трубки дым,
Вглядываясь с маковки маяка
В пустоту, берегущую память каждого из людин,
Безымянную. Где – он верит – ждёт его та,

Кто, по сути своей, сама любовь.
Анима. Кто приходит во снах сквозь круговерть
Непутевой реальности вновь и вновь.
Иначе, зачем ещё существует смерть?

Тонкая сбруя дождя на мордах высоток
В пене прошлогодних облаков…
Великанские головы плывут над городом выше домов,
Поглощая первой весенней грозы молние-ток.

И птицы судачат на проводах телефонных,
Сквозь сумерки вечера друг друга вызванивая:
Что на проволочном пустыре себе прикарманили,
А что растеряли в щелях бетонных?

С непокрытой головой жилец парадных
Выходил, в ладонях деревянные крылья баюкая, на крыльцо,
Распахивал глаза бездонные, подставляя каплям лицо:
Смотрел на коньки и окна чердачные – жадно.

На севере восходили, корнями за асфальты цепляясь,
Толстокожие ветряные колонны – в небо,
Качали бесчисленными кронами атмосферы небыль,
Мелкими всполохами озона под куполом разбегаясь.

Пора! Пока держит крыло плоскость северо-западного
Ветра, несущего густой чистый воздух Балтики,
Пока закручивает облака воздуха статика,
Запускай вольность отчаянную воздухоплавания!

И он взбегает по лестнице на едином дыхании:
На чердак, в самодельный ангар
Из старого хлама, досок и одеял,
Выше клетушек, положенных для земных планетян обитания,

Где дремлет с младенчества неболёт,
Небославный корабль, выросший на обломках
Золотистых лучей солнца, голосов звонких,
Превратившихся в собственных эхо слов.

Он взбегает по лестнице, чтобы успеть
Прежде чем всполох последний царапнет в окна,
Прежде чем звякнет бездомно поезд вечерний в стекла:
Его ждут все те, кто мечтал лететь.

Планеты проносятся мимо единой пространственной глыбиной,
Летающий ялик проглочен космической рыбиной.
Его пассажиры – чудики и привидения
В межзвёздных кишках ищут теперь приключения,

Свой строя путь по проглоченным звёздам,
Врубаются в мира изнанку и внутренний космос.
Люди-лисы заметают следы их хвостами:
Сознаний кулисы пестрят разноцветными снами.

Космические чайники летят насквозь за облачные перья,
Питаемые солнечного вещества заряженными батареями.
Надежно заперт внешний мир рамами оконными.
И знаком: ахтунг, всё ещё здесь водятся драконы.

Снабжение временем прервано; даны:
Человечьи кости, подпирающие небо
От тверди – к тверди, спутанные, точно невод,
Удерживающий космического кита раны.

Звездные племена крадутся тропами звериными
Сквозь пудру созвездий и вселенное разнозвучие,
Перепонки улавливают в шелесте снега певучие
Имени слоги, связками неизъяснимые.

Всюду песок и камни, укрытые слоем снега,
Не то пепла, которым впору посыпать
Купол, дающий умение выпасть
Из застывшей реальности по кругу бега.

В космос песчинки привычное скольжение;
Звездные племена пожирают планет пространства.
Постоянство пыли, факта импринта постоянство —
Застыванию мира уподобление.

Взгляд с орбиты искажает свидетеля координаты.
По привычке сохраняю верность гравитации.
В общепринятой логике больше абстракции
Построения смыслов традиции и традиции стато.

После приходят облачные сутенеры,
Торговцы воздухом, солнца машинисты;
Пластилиновый бог лепит глиняного антагониста.
На ладонях планеты проступают фрактальные узоры.

Кит открывает глаза и сражается с придуманным драконом.
Пустота обретает форму слой за слоем —
Двое бьются на жизнь, оглашая материю воем,
И давая ей имя голосом. Логосом. Стоном.

Бум! БАМ! Шум-гам:
Пока я сидел в твоих садах, Бабалон,
Собой подменяя зверя,
В мир внутренний всех человечьих племён
Спустился могучий Эа.
Имя его ребёнок назвал,
(Имя его ребёнок назвал),
Зверем его ребёнок стал,
(Тенью его ребёнок стал),
Чтобы начать-начать разрушение.

Великое делание, как и великое рождение
В себе же носит смерть в зародыше —
Каждое новое человечество зачинает жертвоприношение,
Каждое новое человечество растворяется во множестве
Путей пожирания мира///
тише!!!

Тонконогие паразиты вылезают из кожи,
Тонконогие паразиты обрастают хитином —
Жужжат ядовитые облака станции, позже
Разрастаются плотным куполом над миром.

Темные города шлёпают кляксы памяти
По мостовым и закатанным в асфальт рекам.
Планета сделалась гладкая, как скатерть,
На заляпанном славой обеденном столе человека.