Владимир Подгорнов - Мы путники. Избранные стихотворения

В чистом поле камень лежит —
серый камень меж трёх дорог…
Там моя записана жизнь
шершавыми шрамами строк.
Я прямой дорогой скакал —
той, что счастье найти сулит.
Только камень, видно, солгал —
счастье то давно унесли!..
Я по левой пустился в путь, —
за счастье не жаль и коня!
Шёл обратно я, сердцем пуст, —
снова камень подвёл меня…
Я по правой дороге бреду.
Правду камень сказал мне, увы!
Из беды попадаю в беду —
чую: мне не сносить головы!
Обомшел тот камень уже —
как надгробье, суров и стар…
…Ты не смейся над ним в душе —
ты прочти и точку в конце поставь…

…Был остров на Днепре, комары и лес, протянувший
лапы к нашему костру… Из его первозданности возник
леший. Мы угостили его сигаретой, а потом он исчез
и вернулся с плетёнкой домашнего вина, тёплым
караваем хлеба и банкой густого жёлтого мёда. И мы
втроём ели уху – настоящую днепровскую уху, запивали
её вином и наощупь били комаров, подкармливая пламя
обломками веток. Леший рассказывал…
Он жил здесь со старухой-матерью и работал лесником;
и он был одет в белую рубаху и заочно учился в лесо —
техническом. И мы похваливали уху и запивали её
вином – а рядом, кряхтя, ворочался Днепр, и из него
на нас глядели звёзды…

…А когда за острия тополей цеплялась ночь – мягкая,
чёрная и звуконепроницаемая, как губка, из неё
выползали невидимые сверчки и завладевали миром…
Разбуженная луна, пытаясь разглядеть их, опускалась
низко-низко и, запутавшись в ветвях у моего окна,
никак не могла из них выбраться. В конце концов
она застывала на месте, как огромный оранжевый
абрикос…
…Тогда я засыпал, чтоб утром опять её увидеть и
разглядеть поближе… Но до утра она куда-то исчезала…

…Базар был зелёным в чёрную полоску, и обсмоленные
степным солнцем дядьки шаманили вокруг зелёных
в чёрную полоску пирамид, гулко звеня готовыми
лопнуть от напряжения кавунами и заклинающе хрипя:
– А ось крымчаки, крымчаки!.. А тут чалбасськи!
Найкращи чалбасськи!.. Тильки гляньте, яки!.. Верить,
люде, скильки дасте, стильки й буде! Берить, ой, берить
же, бо пропаде добре!..
…И обожравшиеся кавунами базарные псы, валяясь
в тени забора, сонно и равнодушно глядели, как из —
под зелёно-чёрных округлых пирамид медленно
плывут красные и липкие потоки сока и застывают
в раскалённой пыли кровавыми лужами…

Сижу один на лавочке и жадно
пью улицу, текущую по Солнцу…
…Мальчишка линейкой чешет затылок…
…«Москвич», красный, как жук пожарник…
…Безбородый Мефистофель на велосипеде…
…Акулий оскал «Колхиды»…
…Дама с бегемотьей грацией…
…Испуганная трава на газонах
дрожит, когда мимо ревут машины…
…Брёл человек по Солнцу
и рядом со мной сел.
И мы с ним вместе молчали…
…Толстый дядя с отчаянным видом
и рюкзаком за плечами,
а за ухо заткнута сигарета —
у кого-то, верно, стрельнул про запас…
Её всё нет…
…Малыш в очках – распахнут рот,
глазеет по сторонам…
…Стайка велосипедистов, у одного
рубашка выбилась из-под ремня,
и полы – как голубые крылья…
…Смеются…
…Через дорогу
перед почтительным фронтом машин
весёлой сороконожкой щебечет
детский сад…
…Асфальт прощёлкан следами тоненьких шпилек —
словно козьи копытца у водопоя…
…Шагают слесари в ржавых робах
с инструментами под рукой…
…Вслед за отливом машин
плетётся сонная фура
с дремлющим дедом на козлах…
Она уже не придёт.
И я встаю
и ныряю в Солнце…

О чём мы спорили?..
Ах, да, – о фронде.
О том, что – бунт,
что бунта – вроде нет…
А мне
в глаза пахнуло
гарью фронта,
кривым рубцом прожжённого во мне…
Мне не уйти.
Мне никуда не деться.
Мне не стереть ничем и никогда:
«Откуда я? – Из собственного детства».
А там – война.
Там с детства я – солдат.
Мне не уйти.
Кто нынче их отыщет —
развалины,
окопы,
блиндажи,
разбитой колеёй по пепелищам
в меня ведущие?..
Но почему, скажи,
мне снится
запах мокрого железа,
и едкий дух палёного жнивья,
и над истерзанным,
над выщербленным лесом —
живою сажей
хлопья воронья?..
И почему я,
на краю кювета,
схватить пытаюсь скользкую траву
и – не могу…
Ответь, откуда это?..
Но я – прорвусь…
Я вырвусь. Я – живу!..
Я верю в это.
Верю – значит, выжил.
А надо мной, как в чёртовом кругу,
замкнулось вороньё —
всё ниже, ниже…
Хочу прогнать, кричать
и – не могу…
…О чём мы спорили? Ах, да…
Скажи мне всё же,
кто я такой?..
Темнеет на дворе.
Мы пьём на кухне чай
и спорим.
Только, может,
всё это бред?
Последний, страшный бред!..
А я, хрипя,
вцепляюсь в край кювета,
и горько тлеет влажное жнивьё,
и тишина звенит,
как полдень лета,
и надо мной —
кружится вороньё…

Безоблачный взгляд отшельника
вперяю в марево мира…
Сердец кошельки замшелые
анатомирую:
скальпель зрачков бесстрастных
отсекает
от слоя
слой
возвышенную раскраску,
тусклое олово слов
и множество прочих фальшей,
нагромождённых крутой корой…
Препарирую
дальше —
добываю
Нутро!..
Коллекционирую —
клею
к небу,
слегка
синевой подкрашенному.
Хотите взглянуть?
Ведь вам
ещё не было
страшно!..
…Вон
комочек
дрожащей слизи —
Нутро
Вождя,
Гениального
и Великого.
А некто,
Народной Совестью
признанный,
носил в себе
этот номер
шпика.
Та голая,
злобно косящая крыса
из девушки
нежной,
наивной,
невинной…
И чьей-то
берцовой кости
огрызок
хранился в груди
гуманиста
видного…
У других —
медузы,
стекляшки,
печати,
скорпионы,
монеты,
собачий помёт,
кусок штукатурки,
процарапанный
словом площадным,
клочья
грязных подштанников
и знамён…
Паноптикум.
Свалка.
Лавка утильщика…
Триумфальное
шествие
прогресса
Человека!..
Анно Гомини —
почти две тысячи,
как он,
распинаем,
дабы
не воскреснуть…
Но – грядёт
из шабаша
рынков,
атомов,
Римов,
Содомов,
веков,
плевков
багровым рыком
гнев
Герострата,
мстящего
за осквернённых
богов!..