Владимир Подгорнов - Мы путники. Избранные стихотворения

Это – было так. Это – так было:
были предки мои коннетаблями,
в бой ходили на чёрных драккарах,
пировали с чертями в Тартарах,
били Цезарей в Цизальпинах,
малевали охрою спины,
а на шею – клыки кабаньи…
Были предки мои рабами
и царями – не раз бывали…
Богу ведомо, как их звали!..
Знаю только, что в мире этом
род родил мой мужей и поэтов,
что под Троей грозно и мерно
рокотала арфа Гомера,
и гремела лира Брандана,
вторя голосу сына успеха,
Эгиль пел, отражая удары, —
и по фьордам дробилось эхо!..
Это – было. Боян был вещий,
старец немощный, струн касаясь,
вдруг крылами вскидывал плечи,
и казалось – сажень косая!..
И казалось – под облаками
сизый сокол кружит широко —
вот сорвётся когтистым камнем!..
…Вот бредут кобзари по дорогам —
и угрюмые скифские бабы
думы синие Запорожья
непослушными шепчут губами,
и шуршат ковыли тревожно
про Марусю и про Голоту,
про великую муку Байды…
…А гитара зовёт кого-то,
а гитара не умолкает,
то ликует, звеня,
то стонет —
колдовство,
наважденье ночное…
И с балкона нисходит донна
в сад…
А завтра я буду снова
петь под банджо,
под чёрное банджо
о любви моей Бэтси чёрной!..
Бел хозяин, как чёрт, и важен —
только Бэтси – моя девчонка.
А миледи желта от желчи
и гладильной суше доски.
Между прочим,
я б, между прочим, —
будь я он,
удавился с тоски!..
…Это было. Всего бывало…
Мне в наследство
досталось немало —
мне в наследство достались песни,
вся пещера Али-Бабы!..
Мне
волшебное слово известно,
чтоб войти в неё…
Я
там был!
Я
горстями
пересыпал их,
словно россыпи синих звёзд —
за пазухой
вам принёс
только толику,
самую малость…

Взошла зелёная звезда,
и вечер – тих и нем…
И время петь тебе, Брандан,
певец – скала и снег…
И будет песнь твоя терпка,
как дикий виноград,
как небо ночи, высока,
чиста, как ключ в горах…
И с нею под угрюмый свод
неслышно скорбь войдёт…
Моя шершавая ладонь,
как с дерева – кору,
один из тысячи ладов,
лишь стон сдерёт со струн…
И голос мой – давно не шёлк;
он нежность позабыл,
когда себя, как факел, жёг
я средь ненужных битв.
Пусть под угрюмый этот свод
неслышно скорбь войдёт…
Как зелена моя любовь,
как далека она!..
Как чаша, я наполнен вновь,
и вновь – не видно дна
за юной пеной! Но – седа,
седа душа на дне…
О чем, зелёная звезда,
о чём ты шепчешь мне?..
Пусть под угрюмый этот свод
неслышно скорбь войдёт…

Горьким, горьким было пиво,
лгали речи в этом доме,
и глаза глядели криво,
и очаг коптил недобро,
и углы таили злобу,
по-змеиному шипели…
И хотели гости, чтобы
пел Брандан. Но им – не пел я!..
Горьким, горьким было пиво,
но презренье – пива горше!..
Ожерелья мне сулили,
кубки золота литого,
как о милости молили,
как о влаге в сушь… Не трогал
я правдивых струн. Опасно,
словно потаскуха – тело,
продавать свой дар прекрасный…
Пел для всех я. Им – не пел я!..
Горьким, горьким было пиво,
но презренье – пива горше!..
И, от ярости безумны,
за мечи они хватались,
воя. Но – молчали струны.
Но – когда и кто заставил
барда лгать себе в угоду?
Мне ли головою белой
честь пятнать? И встал я гордо
под мечами. И – запел я!..
И глаза им выжгла песня
о презрении горше пива!

Я читал слишком много,
я спешил слишком часто,
я любою дорогой
не шагал безучастно —
а дороги те были
не усыпаны розами,
на дорогах тех били
семиматушной прозою,
по мозгам и по почкам,
и под дых, и лежачего,
били скопом и в клочья…
Всё, что было назначено
мне судьбою лукавой —
принимал я без ропота,
заражён идеалами
поучителей тронутых —
от Христа и Сократа
до Толстого и Маркса…
Я
родился
крылатым,
стал —
фигурой из фарса.
Я
бежал от покоя
и от дара,
что даром,
Я
щеку за щекою
подставлял под удары,
я
чужого:
– Да что вы?!
Я
своё:
– Да возьмите!..
Хоть в моей родословной
каждый предок – грабитель.
Хоть в моей родословной
не читали – рубились;
не сыскать краснослова,
но убийц – в изобилии…
Крестоносцы, варяги,
запорожцы, бароны —
между ними я
ряженый,
вроде белой вороны…
Слишком добрых и мудрых
я читал слишком много.
Стал я добрым и мудрым,
стал бараном безрогим,
незлобивым, покорным,
разучившимся драться —
хоть пишите икону!..
Только – жил ли я, братцы?

Живёт средневековье во мне —
как замок тяжкий и подслеповатый,
навис над пропастью;
и на крутой стене
суровой стражи сумрачные латы;
и на закате затрубит герольд
пронзительно, надменно и беззвучно,
и дрогнут створы кованных ворот,
и призрачный кортеж по сонным кручам
в долину молчаливо потечёт.
Черны щиты, опущены забрала,
и шаг коней размерен и могуч; и вот,
истосковавшись по врагу,
седой король торжественно и ало
нагим над головой взмахнёт мечом…

…И в тишине
застыну, молчалив, сосредоточен.
И что мне прошлое? Что будущее мне?
Лишь марево, лишь трепет многоточий
на кронах строк!.. Я ухожу в леса,
по джунглям рифм протаптываю тропы
и продираюсь сквозь стихи; я сам —
пещерный тигр, ревущая утроба,
чей голод первобытнее Луны,
чья жажда раскалённее вулканов;
в ушах моих мурлычет гром весны —
и я рычу, и бью хвостом по скалам,
и морду жаркую сую под водопад —
кипит струя, шипя, взвиваясь паром!..
О, как я пьян! Как этой жизни рад!
Я – тигр! Я – миг! Я – торжество удара,
что, как судьба, звенящая во мне,
неотвратим, стремителен и точен!..
И что мне прошлое? Что будущее мне?!
Лишь марево, лишь трепет многоточий…

Бью челом вам, донкихоты!
Ваш от пят я до макушки.
Мы найдём мечам работу,
к чёрту книги и подушки!..
Час пробил! В грязи свинея,
докатился мир до точки.
Обучайтесь, Дульсинеи,
класть на синяки примочки.
…Бьют от наших шлемов блики,
как перчатки, в ваши рожи.
Мы в ничтожестве – велики,
вы в величии – ничтожны!
Что с того, что, как лопаты,
ваши горсти ветряковы?
Рвутся в битву Росинанты,
растерявшие подковы!..
Пусть глупцы хохочут смачно,
пусть давно все кости ноют —
скачет рядом верный Санчо,
добрый Санчо,
толстый Санчо,
и – плевать на остальное!..
Мы очистим мир от скверны,
рухнут чары под мечами!
Будут петь про нашу верность
миннезингеры ночами,
и очами, что синее
самой синей серенады,
будут наши Дульсинеи
вдаль глядеть из-за ограды,
будут с нежною тоскою
дожидаться паладинов,
что, как пламя, беспокойны,
что суровы, словно льдины.
Будут умолять: «Останься!»
Будут плакать под луною —
будут!..
В бой, мой добрый Санчо,
Толстый Санчо,
верный Санчо,
и – плевать на остальное!..