Владимир Подгорнов - Мы путники. Избранные стихотворения

Да будет так,
как есть.
Да будет всё на свете —
хрусталь и сажа,
грохоты громов и снежный сосен сон,
литые строки эти и хлябь доносов,
первый луч над тьмой
и темень скорби,
и шута величье,
и мудрых слепота,
и боль любви,
и ненависти боль…
Блажен, кто ищет
себя
в других,
кто истово ловил
дыханье Истины,
разлитое повсюду,
кто сам себе, и другу, и врагу
был верен…
И враги – да будут. Что мы без них?..
Я сердце берегу
не ради смирной, праведной и скучной
юдоли; будь ниспослан мне судьбой,
мой верный враг,
как яростная туча,
что копит молнии и ждёт…
Да будет бой!..

Чем мне, бродяге, поэту, солдату —
ибо таков я, знаешь сама, —
кроме любви, чем тебе воздать мне
за глаз твоих зелень и губ дурман?..
Я мог бы солгать о верности вечной,
но сам не поверю. И ты – не верь…
Будем верны, влюблены и беспечны,
покуда меж нами не хлопнет дверь.
Счастливы будем. Нежными будем.
Ласковы будем до немоты —
и всё позабудем,
насквозь позабудем —
лишь я и ты…
Благослови нас, мудрое сердце!
Мы парою созданы, может быть,
но от судьбы никуда не деться
и не укрыться от той судьбы…
Так уж судилось – а надо б иначе;
так бы хотелось – да не суждено.
Кто-то когда-то по нас заплачет,
а не заплачет – не всё ли равно?..

Ночи, развевая гривы,
в тихих окнах звёзды топят,
и рассвет неумолимо
топчет травы на востоке.
По снегам смертельно сонным,
по лесам в ледовых латах
Солнце ломится бизоном —
красноглазым и горбатым…

То есть любовь.
Труп логики в углу.
То есть любовь.
Да сорок тысяч братьев
любить не в силах так, как я люблю!..
То есть любовь.
Посулы и проклятья —
что в них, коль зрячий – слеп
и зряч слепец?!
То есть любовь.
И Солнце лишь соринка в её глазу.
Распять её?
Воспеть?..
Как дар принять?
Отречься и отринуть?..
Падите ниц пред ней.
То есть любовь!..

…Но ты поймёшь, о Навзикая,
лишь ты одна. Твой кроткий свет
за мной струится и мерцает сквозь мглу…
Печален след
моей фелуки одинокой
и светел;
и когда вокруг
безумной бездны вой и хохот,
и кажется, замкнулся круг
моих скитаний по беззвездью судьбы —
я выстою, пока ты светишь…
Свети. Иначе мне не быть.
Свети!..
Слепой от яри белой,
швырнул когда-то океан
моё истерзанное тело
к твоим блистательным ногам,
девчонка,
боль моя,
богиня,
моя опора на Земле…
Я целовал глаза другие,
я знал других, добрей и злей,
цариц и девок обнимал я,
любя и не любя, —
как много знал я и познал я,
не знающий тебя,
пречистая,
что мне на свете единому обречена!..
Свети! Я жив, пока ты светишь.
И не моя вина,
что палит стопы мне, как пламя,
твоя блаженная земля,
твой мирный мир…
Я – камень,
камень, которому лететь велят,
который мощною рукою
когда-то пущен из пращи
и отрицанием покоя заклят:
«Лети! Ищи, ищи!..
Спеши, лишён тепла и крова,
лишён всего,
что в этом мире есть святого!
Что в этом мире
т в о е г о?!
Ты сам
Н И К Т О,
ничей и нищий,
во мраке – чёрное пятно…
Ты всё утратишь, что отыщещь,
и лишь одно…
Итака, дом мой зелёный,
о тебя опирается небо,
словно край опрокинутой чаши…
и лишь одно,
быть может, ты и не утратишь,
когда найдёшь – поди найти, глупец, попробуй!..»
Вновь пора мне в моё Н и ч т о…
Но ты – свети!..
Свети
звездою вечной, единственной…
Иначе мне – не быть.

Когда,
наивный большой барабан,
я умолкну —
что будет со звёздами,
пляшущими там
под рокот мой?
Буяню
хмельной
невпопад и без толку
мир заталкиваю
в слов этих
ритм хромой.
Любовь моя,
океаны Земли – твоё ложе
тесно
но всё же
не крошево скал.
Нежно
ладонями осторожными
я на пламени
имя твоё
высекал.
Каменотёсом,
пламенотёсом
на мраморе времени
я расплескал
улыбки радугу – я, несносный,
радостный,
радужный барабан.
Это
нелепое
рыжее Солнце —
братец мой младший,
цыганский бог —
проснулось,
в открытое небо ломится
толпой ошалело пляшущих ног.
То-то
хохоту
будет сегодня,
когда сычи продерут глаза
в полночь,
которая
станет полднем,
когда
никто им
не сможет сказать,
где верх
и где низ,
где лево и право
и в какую я сторону
Землю верчу!
Дважды два – четыре?
Это —
не правило,
это – если я
захочу.
По случаю
сегодня
повелеваю:
всех брадобреев
обрить наголо!
Пусть
маслом репейным
обритых их
поливают,
окунув предварительно в одеколон, —
за то,
что всех под одну гребёнку
стригли
Истине вопреки!
Мир тебе,
мир мой многоребёрный,
приподымись на носки —
я наделю тебя
высшей наградой —
Жестяной Звездой
от бутылки с пивом
и осколком,
которому нету равных —
самым зелёным,
самым красивым.
Зажми в кулаке его,
к глазу приставь
и глазей вокруг,
сколько хочешь долго.
Я бы сам
поглазел,
но что будет
со звёздами,
пляшущими там,
если я,
наивный большой барабан,
вдруг умолкну?!

Как дым,
и облако,
и серебро луны —
вот,
рядом,
тут,
но удержи попробуй! —
живу средь вас,
пришелец из иных созвездий;
непонятны тропы мои вам,
и далёк, и дик напев негромкий;
и глаза тревожат
нездешним напряженьем…
Я
один из тех,
кто чудом избежал, быть может,
погибели,
кто
мир свой пережил,
чтоб стать скитальцем тихим и печальным,
чужим и чуждым всем, как Вечный Жид…
Кто знает моего пути начало,
и кто – конец?..
Увы, не я,
не я…

По Руси-росе я брожу босой,
по земной красе след мой полосой,
и звенит трава под сырой ногой…
Окунусь в рассвет головой нагой —
и свищу скворцам, и ручьи мучу,
по кривым корчам колом колочу,
и ныряю вдруг под сосновый свод,
и грибы веду хором в хоровод,
над трясинами с комарьём пляшу
под осиновый, под бузинный шум…
…А за рощами, за берёзами
сарафан Заря сушит розовый,
разметала косу рожью русою…
Подберусь, затаюсь —
станет грустно мне…
Уж она ясна, уж она красна,
да меня она и не хочет знать!
Всё смеётся – нос, говорит, как кляп,
мох в ушах пророс, борода в репьях,
да и сам коряв, как столетний дуб!..
…Полюбил Зарю на свою беду.
Разгоняю грусть, ухожу в леса
и её красу уношу в глазах,
уношу в глазах счастьем и бедой —
и стоит краса в них живой водой…

Пришелец. Прохожий. Таков я,
с неба низринутый наземь.
Щебечут мои подковы
по новой и старой грязи.
Отяжелела рожа моя
заспанной сизой тучей.
А сколько ещё не прожито
этих дорог дремучих,
сколько ещё расставлено
на тропах моих капканов?..
Взгляды глухи, как ставни.
Слова тяжелы, как скалы.
Заботы нежнее пытки.
Советы как приговоры.
Заживо сто раз убит я,
вечно живущий ворон…
Меня миллионы любимых,
верность храня, предавали.
Моё вам известно имя. Мне самому – едва ли…
Грустной виолончелью звучу в опустелом доме.
Холодом дышат щели, сырые суставы ломит,
и тишина не молкнет,
шуршит, как змей чешуёю…
Загнанным в яму волком
вою.
О чём я вою?..