Ирина Коробейникова - Золотая непогода, позолоченная грусть…

Где-то ближе к обеду, когда из-за отощавших от грозового ливня серых туч выглянуло золотистое солнышко, отразившись мириадами весёлых алмазных искр в последних дождевых каплях на посвежевших травинках, в дверь осторожно постучали. Звук был настолько тихим, что сперва никто не обратил внимания, но через некоторое время он повторился чуть более настойчиво. Дверь плавно открылась. За ней стояла миленькая… то ли девочка, то ли кукла… Она явилась в расклешённом жёлто-горячем платьице, обрамлённая ещё зелёными листьями с осенней каёмкой, вся такая улыбчивая, веснушчатая и голубоглазая.

– Здравствуйте! Вот и я, – сказала она и сделала элегантный книксен. – Пора менять летние наряды на что-то более тёплое.

– А… так ты Осень?

– Ну что вы, – незнакомка чуть смущённо усмехнулась. – Сама госпожа прибудет несколько позже, когда я всё подготовлю к её появлению. Предстоит соткать из рассветных туманов прохладную кисейную шаль, завернувшись в которую Осень будет слушать прощальные пожелания журавлиных стай, плывущих по остывающему небосводу в тёплые края. А ещё нужно подкрасить багрянцем и золотом верхушки деревьев и кустов, остудить речки, озёра, зажечь алым цветом рябину с калиной и… словом – дел невпроворот. Поэтому я к вам ненадолго – только поздороваться, познакомиться и гостинцев передать…

С этими словами гостья поставила на порог лукошко с ягодами и грибами, помахала ручкой и направилась в сторону ближайшей рощи.

– Постой, а звать-то тебя как?

– Осенька, – обернувшись, откликнулась малышка. – Младшая помощница владычицы золотой поры!

Тихо-тихо осенней порой в дальнем углу старого городского парка, где на берегу полусонного глубокого пруда огневеет золотисто-рыжей копной листвы раскидистая берёза. Словно родные сёстры, так и не решившиеся оторваться от родного дома и прожившие всю свою жизнь вместе, стоят пять стволов на одном корне и о чём-то едва слышно перешёптываются. Им есть что вспомнить за долгие годы, как и старой, но всё ещё крепкой скамейке, давным-давно обосновавшейся у основания могучей берёзы. Ах, как много жарких и желанных слов было произнесено здесь, как много пролито радостных слёз счастья и горькой обиды… а какие романтические истории рассказаны, и сколько лирических песен было спето под звуки гитары! Робкие поцелуи счастливых влюблённых, первый невинный лепет малышей, ещё только начинающих познавать окружающий мир, туманная вуаль очаровательных воспоминаний давно ушедшей весёлой юности и сладостные видения мирно подрёмывающей старости… всё это помнят верные подруги – берёза и скамейка. Но они умеют надёжно хранить чужие тайны. Впрочем, никто их об этом и не расспрашивает. Нескончаемой чередой проносятся дни жизни, мелькая, словно за окном скоростного поезда. Мир неизбежно меняется. Возможно, и здесь когда-нибудь всё будет выглядеть по иному, но сегодня в тихом шелесте золочёных листьев старой берёзы над застывшей водой звучит ностальгическая мелодия осеннего блюза. И пусть так будет…

Никогда она не любила осень. И удивлялась и недоумевала, что обожаемый ею Пушкин именно осенью чувствовал особенный душевный подъём и писал такие прекрасные стихи. Да, красиво, когда деревья все в ярких жёлтых нарядах, как в золоте, особенно в солнечный день. Кажется, налетит ветерок, и листочки, как тоненькие золотые пластинки, зазвенят звонко-звонко, а потом посыплются наземь. Удивлялась, почему не звенят, как монетки, когда дворничиха тётя Нюся сметает их в кучки; почему горят – разве может железо гореть, и у всех спрашивала: «Золото – это железо?» В её детском понятии металл-золото-железо было одно.

Не любила осень за то, что день рождения у неё был летом, а летом почти все дети из детского дома разъезжались кто куда – в лагерь, санаторий, к родственникам, у кого они были. Ей было ехать некуда и не к кому. Она была одна. Иногда её к себе в гости на день-два брала дворничиха тётя Нюся, на день рождения обязательно, и вся семья поздравляла и дарила подарки, и устраивала чаепитие с огромным красивым и вкусным тортом. Она благодарила, а сама думала: «Вот осенью соберутся все, и я расскажу про день рождения, а мне не поверят, хотя я никогда не лгу. Это потому, что я одна, потому что ко мне никто никогда не приходит, я никому не нужна. Взрослые не рассказывают ничего, говорят – подрастёшь, потом узнаешь, ты ещё маленькая, не поймёшь. Странные они».

Она очень старалась подрасти побыстрей. Во-первых, чтобы всё узнать, во-вторых, она втайне от всех решила изменить свой день рождения на какое-нибудь число любого осеннего месяца, а, став чуть старше, и с этим определилась – десятое ноября, день Параскевы Пятницы. Тётя Нюся её очень уважала и рассказывала, что она женская заступница. Девочке казалось, что тогда непременно в новый день её рождения случится что-то необыкновенное, важное, от чего изменится вся её жизнь!

Не любила она осень из-за дождей. Это ведь летом дождик хороший – и всё польёт-омоет, и пыль прибьёт. И главное – он тёплый, даже если промокнешь – не страшно, под дождём всё быстрей растёт, значит, и дети. А осенние дожди совсем другие, они холодные, долгие. Небо всё заволакивается толстыми серыми тучами, как будто разбухает, а кто-то невидимый ковшом подливает и подливает воды в тучи. И когда переливает через край, то и дождь идёт. А, может, тучу выкручивают, отжимают как после стирки большое тяжёлое одеяло, и тогда с неба текут прямо маленькие ручейки. Стоит выйти без зонтика, сразу становится мокрым и лицо, и волосы, и руки. Одежду приходится сушить, и в помещении появляется запах сырости, делается неуютно, зябко. Девочка была маленькая, худенькая, всё время мёрзла, её из-за этого и прозвали Зябкой. Она не обижалась, что ж обижаться без толку. Была она тихая, молчаливая, не хотела, чтобы над ней смеялись и подшучивали из-за её картавости и пришепётывания. Она старалась говорить вслух, только когда была одна, но это удавалось редко. А тут ещё беда – при волнении она начинала заикаться. Как-то её показали логопеду, который показал ей упражнения для исправления речи и посоветовал петь – помогает при заикании. Но руководитель хорового кружка выставил её, сказав, что картавые заики в хоре не нужны, и дети засмеялись. Горько ей было, но слёзы сдержала, только ещё больше замкнулась в себе.