Анатолий Гуртовой - Свистопляска. Il giardino della pancia

Второе утро мая, и мы – на берегу.
Свежесть небес вдыхая, ищу вдали зарю.
Размытые границы меж морем и землёй.
Туман вдали клубится, не тронутый тоской.
Диковинной печалью прирученной земли
И горькою вуалью укутал дым хвосты
Невиданных русалок – богинь этих краёв.
Каховка их слезами полна до берегов.
Гладь озера одета небрежно в кружево камней.
Лучами бережно согрета земля во второй майский день.

Вода упрямо бьёт о камень
Своей зелёною глазурью.
Её прохлада в сети манит,
А её воля пахнет дурью.

И красоты не умаляет
На котелке и руках гарь.
Теперь песок ей помогает —
Так делал дедушка мой встарь.

На душистой пасхе белая глазурь.
В этой дикой пляске вместо страсти – дурь.
В этот день весенний вместо пенья птиц
Слушаю я с ленью шум дождя. И ниц

Зелень свежих трав нехотя приляжет.
Праздною тоскою календарь намажет
Нам и всем гостям жующие лица.
Пасха – это повод поесть и напиться.

Чистым, сладким, тёплым смехом
Пришла уж вербная неделя.
Она семь дней пекла с успехом
Те паски, что мы за день съели.

А на четвёртый день лучистый
Гостил здесь милый господин.
Представился как Четверг Чистый,
Рассказывал много былин.

С волненьем, страстью, верой, лаской
Он нам с весною рассказал,
Что в край степной наш едет Пасха.
Царевны краше он не знал.

На день седьмой после двух дюжин
От гостя след уже простыл,
Да он и не был уже нужен —
К нам знатный праздник привалил.

По буйным, диким, сочным травам
Украинских степей
Пришла с вербовым опахалом,
И дождь идёт за ней.

С роскошной пёстрой свитою
И под церковный звон
Росой сладкой умытою
Пришла пасха в наш дом.

Я буду краской, а ты – будешь кистью.
Ты будешь солнцем, а я буду высью.
Ты будешь смехом, я буду печалью.
Я буду светом, а ты будешь далью.

Свет от огня, что пожирает уши.
Звук, что обжигает души.
Взгляд, что обнажает мысли.
Стук надорванной сердечной мышцы.

Маленькие шажочки – вслух до последней точки.
Кратенькие снежочки – мелом на чёрной стене.
Маленькие шажочки делать мне в одиночку
К небесам по цепочке от ядра Земли.

Глаза все проглядела,
Все ногти стёрла в грязь.
Решила быть смелой? —
В чистилище слазь.

Пыль твоей кожей стала второй,
Сахаром съедены зубы.
Музыку глушит шум световой.
Гарь от дороги ложится на губы.

Стопы стёрты о город пустой.
Взглядами облеплена пространно,
Как в шарфик. Свет звёзд бесконечно густой
Кутает бездна мирок наш туманный.

Ломать руки о холод небес?
Закопать солнце в мокрый песок?
С утра приснилось, что воскрес
Диск солнца, озарив восток.

Небо съедает глаза,
Полные ночных грёз.
Скоро будет гроза.
Как незаданный вопрос,

Взъерошит пыль на дороге,
Сама что под ноги ложится.
Идти суждено здесь немногим,
И там несложно забыться

Беззаветным созерцаньем
Безграничного пространства.
Её глаза полны желаний,
Которым суждено сбываться.

Считал складки в облаках.
В бога так безбожно верил
И не верил в страх.

Он ходил здесь, между нами,
И сейчас идёт.
Звон раскрошится шагами,
Воздух разольётся в лёд.

Выставка дефектных лиц,
Пантеон нелепых судеб.
С пряжи выдернутых спиц
Мы затрагивать не будем.

Мне надоело жить в коробке.
Хватит плясать взаперти, в клетке.
Я не могу быть книжкой в стопке.
Минутой радости в таблетке.

Я – один из миллиардов потребителей фастфуда,
Телевизионных зрителей, клиентов супермаркетов и банков.
Как все одеваюсь и как все зануда,
А жалко!

Ведь встречается в речной тине серебро
И люди, способные идти не за ленью, а за волей вперёд.
Но таким человеком, увы, я не являюсь давно.
Человеком, который не врёт.

Нежный трепет при слове «Мэнсон»,
Тихий лепет и желанье раздеться.
Словно с плеч свалить обузу…
Солнце цвета мякоти арбуза.

Взгляд, не делающий одолженья.
В кухне пахнет песочным печеньем.
Минус шесть, и на улицах снег.
Я пока эксклюзив – не для всех.

Шестьсот шестьдесят шесть шестёрок.
В детстве заставляли есть творог.
Вилле Вало в сопровожденье оркестра —
Горячая ванна из острого перца.

Душ ледяной, и по коже потоки.
Вяло текут тугоплавкие строки.
Остро вонзаются буквы в бумагу.
Я собираю ладонями влагу.

Ницше накрыл давно Пастернака.
Чересчур спя, отменяю свой завтрак.
Ошо укутал давно Пастернак.
Снова в шкафу и на полке – бардак.

Под Scorpions люблю временами купаться,
Заново ранней звездою рождаться.
Под Nightwish мне хочется помолчать (а во время особо талантливых соло – лечь и умереть)
И в полную грудь научится дышать.

Мишка из плюша в маске медведя.
Я живу в снах, до конца в них не веря…
Тучи из снега, сугробы из ваты —
Чем не пейзажик, обложенный матом…

Мэнсон, как личность – колодец без дна,
Как человек – субъективность.
Маска его по каёмку полна
Горькой игрою в пассивность.

Сочные краски без примесей тянут
Взгляд мой к его акварелям.
Но, прикоснувшись, сразу же вянут —
Жаль, не рисует картин он пастелью.

Мэнсон, как личность – это обида
На человечество и индивида.
Мэнсон, как голос – это тотально,
Дуже гатично, экзистенциально.

Мэнсон без рёбер – жертва свободы.
Кто здесь нормальный? Мы – скорее уроды.
Плещет абсент в слабых, вздутых сосудах.
Мэнсон – лекарство, наше время – простуда.

Сбежав с биржи труда,
Не став на биржу секса,
Сную туда-сюда,
Ходок чужого шества.

Рисую – мрак бездарный,
Пишу белиберду.
Мозг – Альбион туманный —
Увяз в сыром бреду.