Евграф Жданко - Сочинения. Поэмы

Немая скорбь, в груди носимая глубоко,
Вдруг поднялась со дна безудержной волной.
И стало нам не так на свете одиноко
У края бездны нашей жизни сволочной.

• • • • • • • • • •

Я знал: ничем, увы, не кончится в двух душах
Минутной нежности болезненный прилив,
Ибо реальность и безверие задушат
Своей железною рукой любой порыв.

Но я хотел любить, натура умоляла:
Тепла, хоть капельку отрадного тепла!
Всё существо от одиночества устало,
И сердце стало холодней куска стекла.

Вот так же самка, как её приходят сроки,
Слезами давится: хоть сдохнуть, но рожать!
А невозможность всё высасывает соки,
И всё приходится всю жизнь чего-то ждать…

• • • • • • • • • •

Я ей писал в стихах о том, что дух мятежный
Наружу просится из плотского гнезда,
О том, как свет свой шлёт мне иллюзорно-нежный
Порой вечерней одинокая звезда.

Я ей писал, что мы две капли, обречённых
На неслияние безжалостной судьбой —
Два существа, несчастных, бедных и никчёмных,
С отяжелевшей от досады головой.

Она читала их без тени восхищенья,
Скупые строки тех безрадостных стихов,
И обнажала на какое-то мгновенье
В награду жёлтый ряд прокуренных зубов.

И только раз её глаза огнём блеснули,
Всю чистоту продемонстрировав свою, —
Когда мои ей губы на ухо шепнули:
«Наташенька, я… я тебя люблю».

О боже, как же детски, трогательно-мило
Она уткнулась носом-кнопкой мне в плечо
И недоверчиво, чуть слышно попросила:
«Ещё, пожалуйста, скажи, ещё, ещё…».

• • • • • • • • • •

Остыв, уходит сквозь песок по капле влага,
Звучат слова, в звучаньи том теряя смысл.
Но сохранит в безмолвьи строк скупых бумага
Минутным чувством нежно тронутую мысль.

Мираж поблёк, исчез, пропал за поворотом;
Он не вернётся, как ни плачь, как ни зови.
И только в памяти живёт тот запах пота
Как символ слёз несостоявшейся любви.

• • • • • • • • • •

Запахи, запахи, болью живущие
Где-то на дне в подсознаньи моём,
Грустью о чём-то мне душу гнетущие,
Грустью-тоской неизвестно о чём.

Запахи, запахи ветреным вечером,
В утреннем свете грядущего дня
Мучат меня невозможною встречею,
Призрачным прошлым дурманят меня.

4 – 15 апреля, 1988
г. Омск

«Давай, давай, мотоциклетка!
Трещи, покуда я на взводе,
Покуда ладная соседка
Сидит и ждёт… И в этом роде.
Пускай сорвётся мне навстречу,
Повиснет жёрновом на шее;
А я засосом ей отвечу…
Давай, вези меня скорее!».

Так зоотехник наш совхозный
Спешил с работы на свиданье,
Забыв про всё: про дух навозный,
И про телят, и про собранье,
Куда с отчётом о прививке
Был строго вызван накануне.
Все мысли были о наливке
И разбитной молодке Дуне.

Чух-чух – и встал «конёк» ижевский
В версте от фермы, у оврага.
«Ха-ха, – подумал Василевский
(наш зоотехник), – скиснет брага,
Да и Дуняша…»… Недовольно
Достал ремонтную котомку,
Полез под картер и невольно
Переключился на поломку.

«Что ж, не просили мы о худе,
Да, видно, худо к нам бежало…
Тэк, здесь нормально… Знали б люди,
Когда беда… О! Вишь, зажало…
И тут нам надобны кусачки;
А вот кусачек-то и нету…
Ну, чёрт! Придётся на карачки
Да подтащить поближе к свету».

Уж вечер поздний опустился,
За дальним лесом солнце село;
Наш Василевский притомился,
Однако ж сделал своё дело;
Стерев подтёки на ботинке
Обрывком старого обшлага,
Он по извилистой тропинке
Пошёл к ручью на дне оврага.

Мысль в голове почти уснула,
И ноги стали точно вата.
«Эх, если б тягу не рвануло,
Как раз успел бы до заката;
Теперь нарвусь на нервотрёпку», —
Подумал наш герой уныло,
Не замечая, что и тропку
И спуск нахоженный размыло.

И тут случилось то, что все мы
Рукой судьбы зовём привычно
(увы! печальной этой темы
не избежать нам, как обычно):
Пётр Василевский оступился
И, по известному закону,
Всей своей массой покатился
Вниз по обрывистому склону…

Вихрь нашей жизни – как позёмка,
Что зимним вечером играет:
Шуршит порывами негромко
И в гребни памяти сметает
Людских судеб, пропахших бытом,
Часов и дней крутую соль.
И глохнут в коконе укрытом
И чей-то вздох, и чья-то боль.

Иное время наступило,
Иные песни зазвучали;
Не всякий вспомнит, как всё было,
Что было после, что вначале…
Кто постарел, а кто и помер,
Другие дети во дворе,
И дом другой, и новый номер.
Лишь лес всё тот же на горе.

Всё так же сплетницы-осины,
Листву по осени роняют;
Всё так же тёмные низины
Ручей петляющий скрывают;
Всё так же эхо отдаётся,
Когда аукнешь наугад,
А вниз по склону тропка вьётся —
Совсем как сорок лет назад.

Что у кого происходило
В те сорок лет, судить не смею;
Кому-то крепко подфартило,
Кому-то – нет, свернули шею;
А кто-то упряжь как собака
Волок упорно день за днём…
Что ж Василевский наш, однако? —
Пора нам вспомнить и о нём.

На дне заросшей котловины,
Меж ив заплаканных стволами,
Седых от клочьев паутины,
В траве, объеденной козлами,
Лежит Петруша, еле дышит,
Как плеть безжизненна рука;
Он ничего ещё не слышит:
Он без сознания пока.

Уж ночь прошла, роса сверкнула
В лучах, пробившихся сквозь кроны,
И небо точно развернуло
Лазурный стяг, и будто стоны
Из-под замшелого завала
Слышны, и что-то говорит
Нам, что опасность миновала…
Наш Пётр очнулся и сидит.