Илья Бровтман - Эстафета любви

Пятнадцать лет. В мечтах о кавалерах
Ночами не смыкают девы век.
А Катерина с томиком Вольтера
Мечтала встретить просвещенный век.

Балы источник праздности и скуки.
Нет ничего глупее, и грубей.
Она войти мечтала в храм науки,
И посвятить себя всецело ей.

С учёным, познакомившись однажды,
Волнуясь, от смущения бела,
О мнении света, позабыв отважно,
К нему в лабораторию вошла.

В движениях своих был очень ловок
Учёный муж. Всё делал не спеша.
В волшебный мир пробирок и спиртовок
Влюбилась удивлённая душа.

Как маг огня, или факир индийский,
Иль непокорный Зевсу Прометей,
Держал учёный два огромных диска,
Играя светом радужных огней.

Движением своих некрепких мускул
Он мог переместить огромный шар.
А миллионы маленьких корпускул
Кипели в колбе, выделяя пар.

В клеёнчатом переднике Светило
Пред девушкой стоял без парика,
И некая безудержная сила
Была в тщедушном теле старика.

Почти что пятьдесят. По меркам века
Преклонных лет. Хотя душою юн.
Он был высоким стройным человеком.
Всегда сосредоточен и угрюм.

Она, мечту заветную лелея,
Ходила мыть пробирки много дней.
И вскоре упросила корифея
Принять её помощницей своей.

Так вопреки обычному суждению,
Вдруг стала лаборанткою княжна.
С невиданным никем доселе рвением,
Свою работу делала сполна.

И многому, учась, хотела чтобы
Хранился этот маленький секрет.
И, слава Богу, об её учёбе
Не ведал долго вездесущий свет.

За днями дни в учёбе пролетели,
Пока он о науке говорил,
В созревшем, наконец, девичьем теле
Кипели страсти в поисках любви.

С ним барышня была всё время рядом.
Он говорил какие-то слова.
Она его съедала томным взглядом,
И плохо соображала голова.

Уже не лезло в голову ученье,
И поняла несчастная княжна,
Что в облаках безумного влечения,
Она была по уши влюблена.

Она себя за это презирала.
Легла ей на чело тоски печать,
Но в жилах кровь бурлила и играла.
Учёный начал это замечать.

Он тоже обожал её безмерно
Как дочку, и желал ей лишь добро.
Но часто по ночам в мечтах химерных
Толкал его нечистый под ребро.

Под париком уже глава седая.
Покрылись слабым серебром виски.
Нас часто бес на глупости толкает,
Когда в браде седые волоски.

Луна на небе в облаке купалась,
И за окном шумел осенний шквал.
Она щекой к руке его прижалась,
И он её к груди своей прижал.

Наверно Дьявол помогал забыться.
Не помнил то, что обнимает дочь.
Глаза горели. Радостные лица
Светились счастьем в сладостную ночь.

В пылу любви услышал он не сразу
В ушах звучащий сатанинский смех.
И только поутру вернулся разум.
Он осознал воочию свой грех.

Сознание греха лишило силы.
Померк пытливый ум и ясный взор.
Он вскоре от горячки слёг в могилу,
Похоронив навеки свой позор.

А девушку упрятали в поместье
На время, чтобы скрыть её порок.
И там, уже просватанной невестой,
Она родила сына точно в срок.

Гремела балом свадебным столица.
Была княжна мила и весела.
А мальчика в казацкую станицу
Кормилица навеки увезла.

На средства, что ей дали за молчанье
Построила она просторный дом.
В нём жил на радость ей малыш отчаянный,
И вырос настоящим казаком.

Где гладь речная берега размыла,
В плену Эола шелестит ковыль,
Летит по полю резвая кобыла.
Из-под копыт её клубится пыль.

Течёт на юг привольно горделиво
Спокойная могучая река.
Навстречу без узды, впиваясь в гриву,
Несётся тень лихого седока.

Всё ближе, ближе милая станица.
Он будет дома до исхода дня,
Но нужно у реки остановиться,
Чтоб напоить усталого коня.

Степных цикад стрекочущие звуки,
От быстрого движения устав,
Он слушает, упав, раскинув руки,
Вдыхая аромат душистых трав.

Над ним по голубому небосводу
Ползут неспешно как стада коров,
По пастбищу, заглядывая в воду,
Разрозненные клочья облаков.

На солнце, наползая птичьей стаей,
Похожие на лебединый пух,
Они плывут, друг друга обгоняя,
Туда куда их манит вольный дух.

Но гонят их не жесты чародея,
А мягкое дыханье ветерка.
Они похожи вольностью своею
На эталон свободы – казака.

Что может быть прекрасней в мире бренном,
Чем хлебопашец на земле своей?
Никто его поставить на колени
Не в силах, сына вольного степей.

Светило, огнедышащим драконом
Обдало жаром. Парень без кальсон,
С высокой кручи, словно лягушонок,
Бросается в прохладный тихий Дон.

Гребёт казак своей десницей сильной,
Не ведая, что ждёт его приказ.
И вскоре он в седле, дорогой пыльной
Поедет в полк казачий на Кавказ.

От материнских слёз промок немного,
Сидящий ладно новенький бешмет.
Змеёю извивается дорога.
На поясе палаш и пистолет.

Кривая сабля с ручкой деревянной,
Как старцы говорят: – вторая мать.
Под кожаным седлом скакун буланый
Готов под ним без устали скакать.

Вот полк, Кавказ, заснеженные пики.
Кружится настороженно орёл.
Избавившись от неудобной пики,
Он засапожный нож себе завёл.

Всё непривычно жителю долины.
Гортанный неприветливый язык.
Покрытые кустарником теснины,
К которым конь равнинный не привык.

Вокруг чудно. Нечастые аулы.
Как держатся они на склонах гор?
Седые горцы на ослах и мулах.
Из под папах колючий злобный взор.

За что на них так злобно аксакалы
Глядят? Чем неприятен им казак?
Зачем у них у всех в руках кинжалы?
Всё парень в толк не может взять никак.

Казак желает этому народу
Поддержку оказать на их пути.
Он им поможет обрести свободу
И истинную веру обрести.

А им роднее козни басурмана.
Они, не видя бесовских оков,
Под властью неразумного Корана
Воюют, вырезая казаков.

Они в горах сколачивают шайки,
И нашу веру принять не хотят.
Приходится их саблей и нагайкой
Наказывать как малое дитя.

Вот и теперь доводиться в ауле,
Где спрятался какой-то местный Бек,
Стоять на горной тропке в карауле,
Чтоб не прокрался ни один абрек.