Татьяна Батурина - Сладчайшие дни бытия

Дальнею и молодою,
Светопрозрачно-легко
Мама стоит над водою:
– Не заплывай далеко!

Где там… Летят мои косы
Рядом с высокой волной,
Сердце не знает износа,
Крылья гремят за спиной!

Так и несут меня воды –
Низко ли, высоко…
Мама кричит через годы:
– Не заплывай далеко!

…Меж тем вовсю разросся сад отцовский –
И слава Богу! Есть отцу забота,
Ему светлей в трудах чернорабочих,
Чем на веранде – с лампой, при газете…

Но примечать неладное я стала:
Глядит стеснённо, даже виновато,
Молчит, как будто праздного ответа
Страшится без надежды на сердечность…

Что это – стариковские причуды?
Иль памяти виденья молодые
Нечаянно выматывают силы?

Тогда не знала я, не понимала,
Какая это мука – одинокость
В стоянии пред Вечностью…

Когда миновало цветастое время весны
И стали все платья на мне не нарочно тесны,
Притихла душа – песнеплёт, звездочёт, книгочей,
А дом превратился в целительность дней и ночей.

Какая охранная песня меня стерегла?
Заботам дневным подпевали четыре угла,
А ночью, когда уставали дневные труды,
В сверчков обращались четыре старухи-звезды.

Десятого дня золотого вовсю октября
Дитя появилось из нетей ни свет ни заря…
Я мигом уснула, пополнив родимый народ:
Работа на вечность – труднейшая среди работ!

Очнулась – и млечная песня очнулась во мне,
Приникло дитя к благодатной её белизне,
Своим бытием неуёмным, горячим, нагим
Блаженной любви продолжая пленительный гимн.

Во сне о сыне кто-то спрашивал,
И я кому-то отвечала,
Соприкасались чаша с чашами,
И глина древностью звучала.

Потом меж конными и пешими
Я долго торила дорогу…
Все наши дни у Бога взвешены,
Пока мы живы, слава Богу.

Не дал Господь судьбу правёжную –
Не превращаться ж в пыль дорожную!
Обнимем, сыночка, друг друга,
Дойдём до праздничного луга.

Весна на свете, девушка, весна!
На часиках протаивает вечность,
Сосульками покапывает Млечность,
И блузка прошлогодняя тесна.

Снега, деревья, тропы, тротуары
Меняют белый свет на голубой,
И только фиолетовы пожары
Там, высоко, над самою судьбой.

Глядеть туда и холодно, и страшно,
Дыханья не хватает, ни земли,
А тут весна, тут молодо и влажно,
И электричка рядом, невдали.

Поедем, отомкнём замок-зимовник
На тереме, что низок и высок,
Пора готовить летний туесок,
А кто-то на знакомый куст целовник
Повесит берестяный образок.

И мне дарили тёплое сердечко:
В коре оправа, а внутри – душа!
Во имя тайны радуется свечка,
Заоблачными струями дыша.

За сельским храмом есть кусток могил
Монахиней, сподобившихся схимы,
А дале – дали зелено-озимы,
По ним Архангел схимниц уводил
Невозвратимо, неостановимо…

Ветр крушиновый, ветр русиновый,
Унеси всё зло за сосновый лес,
За еловый да за осиновый –
В нети тёмные, где мятётся бес.

Ветр, отпой мне песнь отпущения
Всех стыдов-грехов, всех отрад-бравад!
И прислал мне ветвь извещения
Не дремучий лес, а отцовский сад.

Лист вишнёвый да лист малиновый,
Лист смородинный кружевной-живой
Ветр пронёс через мост калиновый,
Словно весточку с пяди передовой.

Там, у чёрной речки Смородины,
В сени смертные переводины,
Крепок сад отца, словно родонит:
Малый камушек милой родины
Напоследок нас на земле хранит.

Неужели не встану с ним вровень я
Русским толком да в именитый час:
Всяко жертвенно, всяко вовремя
Да с листвой любви про святой запас?

На поле том златой алтей
Цветёт красою неземною,
И встреча с матушкой моей
Парит над полем предо мною.

Вот-вот наступит темнота,
Тоски скудельная подельня,
И матерь входит во врата,
Прощально рученьку подъемля.

Ах, мама, лик прощальный твой!..
Твои, увитые травой,
Всея земли обетованной
Врата!
Нездешность встречи званой…

Молися, мати, обо мне,
Насельнице земной пленницы,
Моей растерянной вине
Дай умереть, а мне – родиться.

Ужели там, где свет и тьма
Распределяются навеки,
Ты немолитвенно нема?
А те, иные человеки?

Донёс ли всяк свою свечу?
Свеча, душа… похожи, слитны…
Не тайнознания хочу –
Спасённой маминой молитвы.

Когда обрáзится судьба
Щедрозабвенными плющами,
Не меркни, мамина мольба!
Прощает мать – Господь прощает.

Матушкина немощная сила
Детушек-воробушек таила
От лихвы, от горева набега
Среди жара, среди бела снега.

Утомилась матушка-белица
И навек осталась серебриться
Талым нимбом на семейном снимке
В белой-белой тоненькой косынке.

И даль на сто дорог,
И лица, лица…
Отец бы мне помог
Проститься.

Обманов страстный слог,
Любови цаца…
Отец бы мне помог
Остаться.

Души затвор-острог,
Грехов пленница…
Отец бы мне помог
Смириться.

о времени во тридесятом,
В В краю воздушном и весёлом,
Где зимы с вёснами качались
На смуглых солнечных качелях
И где влюблённый тихий мальчик
Дарил мне каждый год гербарий
Чудных, невиданных растений,
Была я девицей румяной,
Подружкой всех моих подружек,
Любимицей собак и кошек
И покорительницей платьев –
Наивных, радостных, прозрачных!
Я так любила, всем на диво,
Стать яркой бабочкой, очнуться
Ленивой кошкой солнцепёка
И расцвести цветком вечерним!
Однажды в городе кипучем
На остановке ожиданья
Стояла я среди народа –
Была я, помнится, сиренью.
Вдруг, словно алый парашютик,
Слетело что-то прямо в листья
Сиреневых прозрачных веток…
Мне стало радостно, как в детстве:
Перо жар-птицы! Да, представьте!
Ладонь моя похолодела
И жарко вспыхнула, всё разом,
Когда перо я подхватила!
Все подступили изумленно,
Но при народе, в хороводе
Восторга, зависти, испуга
Я, засмеявшись торопливо,
Упрятала в темницу сумки
Клочок пылающего света
И громко щелкнула застёжкой.