Николай Колос - Брызги ультрамарина

Может я не добрал – получил недомерено меньше —
Всё равно, не хочу, под завязку, я жизни иной,
Лишь прощенья прошу у своих недолюбленных женщин,
Что меня, наконец, привели к несказанной одной!

А теперь знаю я, что она – и конец, и начало.
Жаль, что поздно пришло, только я никого не виню.
Пусть осталось любить и лелеять её, очень мало,
Но зато, я любовь, как свою драгоценность ценю!

Череду своих дней, кто же может заранее мерить?
Они – скопище звезд, на обширных владеньях Творца,
Только хочется мне, для взаимного счастья поверить,
Что ещё не конец… А всего лишь, начало конца.

Был невидим закат, мирно плыли в безмолвие луны,
Пил я жизненный мёд и басами вторила зурна,
Изощрялись альты, только рвались души моей струны,
И осталась одна, дребезжащая в сердце, струна.

И сказала мне жизнь: «Партитура твоя опустела,
Всё что мог, отыграл! … Бог даёт нам дорогу одну»…
Только Бог просмотрел – и… рванулось в эмоциях тело,
Он задел, невзначай, дребезжащую в сердце, струну.

Ведь я знаю, что есть в каждой жизни, нетронутой, ниша.
И становятся там белой розой благие мечты…,
И неважно, как звать – Ира, Ирочка, или Ириша,
Важно то, что ты есть, что любимая именно ты!

Лишь прошу я тебя – протяни свои нежные руки,
Что полны доброты, женской ласки, тепла и верны,
Тогда я извлеку лебединою песнею звуки,
Может быть, из своей, одинокой, дрожащей струны…

Удивляюсь сегодня не меньше я,
Чем, когда появился на свет,
На все таинства, скрытые женщиной,
Никогда не получим ответ.

Для тебя она будет загадкой,
Никогда не откроет полог!
И, ей стоит взглянуть лишь украдкой —
Ты целуешь следы её ног.

И она этот выбор поздравила,
Не скрывая своё торжество,
Для мужчин – непреложное правило,
Что она всего лишь – Божество!

Всех ходов никогда не узнаешь ты, —
Только все ты их примешь любя,
И не льстись, что её выбираешь ты,
Она выбрала раньше тебя!

Для неё ты вполне изучаемый,
А её познавать не берись,
Ведь она – лабиринт нескончаемый,
Просто так перед ней поклонись!

И пусть жизнь, как злодейка, изменчива,
И пусть короток очень твой век,
Но когда всей душой любишь женщину,
Осознаешь, что ты человек.

Песок моих часов сквозь пальцы убегает,
И мне не удержать его фатальный бег. —
Осенний листопад последний лист срывает,
На буйной голове ложится белый снег.

И пусть там говорят: «Красивые закаты»,
Но, то – последний луч! Мгновение… и прочь!
Куда?.. – Не знаем мы. – В неведомо куда-то,
Укроется закат… и… наступает ночь…

Ещё б один виток, ещё б одна зарница!
Да так, чтоб во всю прыть, чтоб ежедневный бой!
Несломленным крылом, взбешённая Жар Птица,
Несла б меня в зенит татарскою стрелой!

Но вот последний луч закрыл на время пропасть,
Лишь только один луч… А на душе тепло! —
Мне кто-то поменял скорёженную лопасть,
Мне кто-то залечил пробитое крыло!

Наверно, это ты! … Отодвигая вехи,
Пусть просто, без причин, случайно забрела.
Пусть даже не всерьёз – для маленькой потехи…
Но, всё-таки, ты здесь! … Ты всё-таки – пришла!

А может быть, не ты? Придумал я всё это?
Но почему-то свод прозрачно-голубой.
И, почему-то, вдруг, качнулись все планеты,
Когда я, пусть во сне, но встретился с тобой!

Забытый Богом дом стоит у полустанка,
Лениво ходит пёс, отряхивает пыль,
И грезит у окна красивая цыганка,
А грезится ей степь, дорога и ковыль.

Приволье и шатёр – цыганское начало,
Но ты в оседлый дом с надеждою вошла,
Как много в доме том цыганка потеряла?
Как мало в доме том, цыганка, ты нашла?

А там, вдали река, а за рекою дали…
Под звёздами шатёр – священный отчий кров.
Твой конь у твоих ног, а ты – в цыганской шали,
И соткана та шаль из солнца и цветов.

Омыли эту шаль из трав хмельные росы,
Горела в синеве багрянцем над рекой…
Вплетали резеду и мяту в твои косы,
И утренней зари торжественный покой.

Роскошный твой подол и запах сена пряный,
Юнцам других шатров покоя не давал,
Сводил парней с ума, чужих мужей дурманил,
Седых бородачей ночами волновал.

Но только ты меня любить не уставала,
И закипала кровь, желанием полна,
Звала меня в полынь, а сердце бушевало,
И закрывала лик застенчиво Луна.

Полночный звездопад нам сыпался в ладони,
Буянила река волною об утёс,
И ржали у шатров встревоженные кони,
От зависти скулил и выл лохматый пёс.

И жить без твоих губ мне не хватало силы,
Минута без тебя – и я лишался крыл.
И верил я в тебя, и ты меня любила,
И, знает один Бог, как я тебя любил!

Я это написал… Я чувствами читаю…
Запомнилось твоё последнее: «Прости». —
Как страстно я хотел прибиться в вашу стаю,
А может быть, тебя с собою увести.

Но по твоим шатрам пронёсся гневный ропот,
Ведь я зашёл с тобой бездумно далеко!
И спину, как кнутом, хлестал цыганский хохот —
Что на моих губах не мёд, а молоко.

И попрана была, и скована свобода,
Тем боле, от любви Божественных свобод!
Ведь на губах твоих так много было мёда,
Что нам на много лет хватило б наперёд.

Во мне твоя звезда горела и не гасла,
Пусть главный наш порыв – с туманами уплыл,
Но я в своей душе так трепетно и страстно,
Как знамя нёс мечту, лелеял и любил.

Кипела во мне кровь, а юность – без заботы,
Казалось, нипочём и море перейти,
Казались пустяком крутые повороты,
И нет воздушных ям на жизненном пути!

Да только не текут в желанном русле реки,
И не всегда в руках послушное весло,
А я воспринимал заторы, как потехи,
Когда меня другим течением несло.

Жестокие концы в неправильных началах,
Мне не простила власть обидный разговор,
И как удар меча, как громом прозвучало,
Когда судья читал короткий приговор.

Окованный вагон, стальные занавески. —
Смотреть на внешний мир мне оставалась щель.
И убегали прочь леса и перелески,
И билась голова о жёсткую постель.

Пройдя лесоповал, каменоломни, копи,
С годами я умнел, и правды не искал!
На брёвнах рисовал своей цыганки профиль,
А он как поплавок… как талисман, спасал