Виктор Брюховецкий - Как запомнилось…

Знаю – чье!
С того и снится

В рыжем золоте лисица,—
Как привидится во сне,
До зари не спится мне!..

В полный дых дыша порошей,
Я иду, снежком шурша;
День хороший, я хороший,
И сорока хороша!

А в этой избушке такой небольшой
Любовь проживала… Я рад был стараться.
Косички, кудряшки… Влетало вожжой,
Но я все равно прибегал целоваться.

Горели закаты. Чадила зола.
– Уедешь… забудешь…
Я клялся, божился,
Хотя понимал, что планета кругла,
Сорвись – и покатишься…
И покатился.

Ходил с автоматом. Дружил с анашой.
Вбивал костыли, разбирался в биноме.
А в старой избушке, такой небольшой,
Прогнили стропила, и ветер в соломе

Кружил по ночам, выдувая тепло,
Оборванной ставнею плакал по-птичьи…
Какие кудряшки?.. Какие косички?..
Какое столетье?.. Какое село?..

Любовь? Да была ли?.. Согрела кого?..
Уж, если была, то могла б и присниться.
Я пить перестал бы. Ведь чувствую – спиться
Однажды могу. Просто так. Ни с чего.

Счастья синяя птица…
Белый бант, воротник…
В небе солнце струится,
Жизни вечный родник.

Речка плещет о берег.
Рвется ласточка в высь.
Антарктид и америк
Впереди – завались!

Это как перед боем.
Столько вдруг тишины!
Нам не страшно, обоим,
У расстрельной стены…

Мы уже понимаем,
Что погибнем с тобой.
И вдыхаем, вдыхаем
Майский день голубой…

В соломах ли, на сенных ли пластах,
Не помню где,
Лишь помню – на устах
Мерцало золото. Манило и звало.
И было нам просторно и светло
Под ветром, что шумел над головами.
И разжигало солнце наше пламя
За разом раз! Калило добела!
И в этом пекле я сгорал дотла,
До донышка. И ты со мной горела.
Гореть красиво – это тоже дело!

А после мы валялись. Две души.
Растрепаны, легки и хороши.
Под небом, на открытом сеновале.
И остывали…
Ласточка моя!
По краешку земного бытия
Шагая неизвестности навстречу,
За те мгновенья чем тебе отвечу —
Какой тоской, какой лихой судьбою?..
Тобой убит, и воскрешен тобою.

Говорят, что ад кромешный
Жить со мной, а ты не верь.
Навести меня.
Я нежный.
Заходи, открыта дверь.
Я тобой одной болею,
Но, как речка, день за днем
Я мелею. Обмелею,
Не найдешь потом с огнем.
Навести. Такая малость!
Свет зажжем, растопим льды…
Нам и жизни-то осталось —
От заката до звезды.

Чем-то новым даль окрашена,
Словно и не наяву.
До чего ж планета страшная,
А ведь я на ней живу.

О своем плохом не думаю,
О хорошем не молю,
И судьбу свою угрюмую
Никому не уступлю.

Потому как мне завещано
Жить на свете до ста лет,
Мне завещана и женщина,
Чтоб хранить меня от бед.

Руки гладить, плечи, волосы…
С этой женщиной вдвоем,
Если – что,
Мы на два голоса
Песни грустные поем.

Вот как хочется знать – что случится еще и когда!..
Посмотрю в небеса – небо синее чисто и светло,
Ястреба высоки, говорлива на спаде вода,
И упруга полынь под потоками легкого ветра.

Тишина, тишина…. На сто верст ковыли да бахча,
Да под сердцем тоска от какой-то неясной тревоги.
Острый тополь стоит, как зажженная в поле свеча
В память тех, кто прошел по извилистой этой дороге.

Жизнь, и вправду, крива… Просто быть и дышать – экий труд!
А еще надо жить, создавать и творить для грядущих.
Я вперед посмотрю – по всему горизонту идут,
Я назад оглянусь – нет числа этой прорве идущих.

О, бурлящий поток!.. Но однажды иссякнет вода,
Кто замрет на бегу, кто останется сиднем в коляске.
Серый волк упадет, и царевна уже никогда
Не узнает – а что с нею станет в конце этой сказки.

Труба облезла, ставни серые,
Подгнивший верх…
Мне из моих любовей – первая —
Дороже всех.

Приду на речку, брошу камушек:
«Ну, как ты здесь?»
Журчит в ответ как десять кумушек.
Родная песнь!

Комбайн шумит. Пшеница спелая.
Зерно к зерну.
Глоток воды из речки сделаю,
В лицо плесну…

На корешках вода настояна.
Знакомый вкус.
Роняет птица – слушай, родина! —
Стекляшки бус.

Тростник шумит, полынь качается,
Летит пыльца.
И жизнь летит, и не кончается.
И нет конца.

Там, где косят упыри купыри,
Леший курит в две лешачьих ноздри, —
То из левой, то из правой чадит.
То ли насморк, то ли чудик чудит.

– Здравствуй, нечисть!..
Я в ноздрю посмотрю —
– Славно куришь!.. Дай и я покурю!
Закурю, поговорю, на зарю
Полюбуюсь и косу навострю.

Ой, голуба! И шустра, и востра!
Сабле звонкой не подруга – сестра!
…Месяц выгнулся дугою. Нагой!
И качается земля под ногой.

За кольцом проселка, где хвойный лес,
Как стемнеет только, идет на приступ,
Проскакал табунщик аркана без,
И огни внизу засветила пристань.

Белый свет истаял, и ночь легла
Домотканью черною с рваной дыркой,
В этой дырке я – голова бела.
Над колодцем ворот.
Ведерко с гирькой…

Или жду кого, или так стою.
Слева рыбный пруд, справа пойма с цаплей.
Омывает влага ладонь мою,
Повисает с пальца прозрачной каплей.

В срубе том, внизу, плавником седьмым
Кто-то бездной плещет холодной, звездной,
И туман плывет, как закатный дым,
По стеклу сбегая дорожкой слезной.

Я шепчу себе – не спеши, дыши,
Слушай рыбку слева и пойму справа,
И пока не смоешь всю грязь с души,
Не бери перо. Не имеешь права.

Золотые маковки… Столица…
Медь гудит… Дорога в рай пряма…
Это ж кайф – нагадив, помолиться.
Помолиться – это не тюрьма.
И тропинки сходятся к притворам,
И молитвы тянутся наверх
Путаным гугнивым разговором…
Господи, зачем прощаешь грех?
Вот ведь – жнет, а не пахал, не сеял,
Ну и сделай, чтоб не жил – влачил…