Сборник - Между нами

Созвучия – они приходят даром,
платить приходится за все другое.
Душа течет по телу легким паром,
текут по небу персеиды стройным роем.
Хоть раз попробуй загадать желанье
и пожелай хоть мне на день рожденья
чего-нибудь хорошего – случайно,
и подари мне том стихотворений
чужих или одно твое, о лете,
глотке озона, полотняном платье,
о том, как хорошо на этом свете
упасть друг другу в зыбкие объятья.
Как хорошо, о боже, жить на свете
на этом, помышляя о расплате —
на том, на берегу высоком Леты
сидеть босой и в полотняном платье.

Какое странное время,
какие зыбкие лица.
На лица ложатся тени
и свет, все вокруг двоится,
и воздух слоистый, стеклянный,
нарезан крутыми ломтями,
и льдины в реке полупьяной
толкают друг друга локтями.
А лестницы здесь из камня,
а сердце твое – из глины,
а пряничный домик – с пряной
корицей и с ванилином.
Вот Гензель об руку с Гретель
стоят у его порога,
но снова закроют двери
на ключ и посмотрят строго.
И врезан пейзаж навечно
в гранитные эти ступени:
куда-то мы шли, был вечер
весенний и светлый, длинный.
Всплывет ненароком былое
и в Лету со всплеском канет,
но кто-то на нашей Трое
уже собирает камни:
пустые бутылки, пепел,
полночные мостовые,
и – это ты верно заметил —
мы – здесь и еще живые.

Давно уже не было пасмурных дней, как этот.
Дрожит и пригибается холодное небо,
как лист железа или беззвучной жести.
Из этого дня не вырваться, не убежать,
не хочется быть ни врозь, ни вместе.

Снега за окном, и птичьи кресты, и ветки
спеленаты сном, прохожие редки
в моем захолустье на самом краю оврага,
где спит на дне до весны стеклянная грязная влага.

Да, день, как ты, холодный и беспощадный,
но, может быть, завтра все же наступит новый —
другой, не знаю, какой, веселый и теплый,
хотя у марта в подоле мало таких подарков.

В поэзии – соперник, в прозе – раб.
Хрестоматийные не выцветают строки:
«В стихах он был силен, а в жизни слишком слаб»,
и осуждают тихим голосом пороки
людей умерших и давно минувших дней
дела, слова и искренние слезы
бессилия, и строфы про коней,
и в гроб сосновый кем-то брошенные розы.
А я когда-то знала наизусть,
да и сейчас, конечно, вспомню
про пыльные холмы, про Русь и грусть,
за шеломянем-рубежом другие хóлмы,
на них ночная мгла,
и в сердце входит тихая игла
и вышивает, песни распевая…
Ты знаешь – я пока еще живая!

Рваные раны, шрамы, на теле рвань,
В клочья дни и недели, наверно, дело – дрянь.
Губы в лохмотьях – весенний авитаминоз.
Я не хотела, но в этот раз все всерьез.

Нет, не прошу, не надо,
Просто лягу на дно
Тихой печальной рыбой —
Мне все равно!

Берег песчаный, ракушки,
Солнечный плеск в реке —
Зайчик полощет ушки…
Мы не знаем, что рядом,
кто это невдалеке.

Спички, специи, разноцветный картон —
буду суп варить, плиту разжигать
и бумажных зверей мастерить.
Буду читать в интернете статьи про морской
планктон…
Может быть, даже я научусь курить.
Но никогда – ты слышишь! – я говорю: никогда
Я к тебе первая не подойду, не жди!
Это гордыня, да,
горе, а не беда…
Я не знаю, кто там стоит,
Что меня ждет впереди.
Кто это, третий, идущий рядом со мной?
Не разглядеть его сквозь пелену дождя…
На голову мне падает ливень тяжелый и ледяной.
Я улыбаюсь, ладони от головы отводя.
Чем же мы жили? – только этим, мой друг,
Что после смерти нашей другим невозможно найти.
Хрупкие рукописи не запылают вдруг,
Но устилают листьями пройденные пути.
Кто это, третий? Дождь у него в волосах,
А в ладонях трава, а в кармане —
живая мышь.
Что он читает в книге, что лежит на его весах?..
Время уходит, а ты, мой друже, молчишь.
Время уходит,
но не уходит он.
Я не скажу тебе, что тебя люблю.
…Спички, специи, разноцветный картон —
я куплю все это, непременно куплю!..

Ты знаешь – в овраге трава,
А во дворе дрова,
А в ограде церковной стоит она,
У нее болит голова,
У нее добрый молодец на поводке,
Если случится паводок,
Она поплывет по реке
В лодке веселой резиновой и надувной
С тихими песнями, гребнем узорным,
Со старинной трубой подзорной…
Лодка плывет по реке стеклянной,
В шелухе ледяной.
Голубые дали,
заплаканные дома,
Жили-были, млели, дышали…
Так и прошла зима,
И в овраге вырастут травы
и спрячут тебя с головой.
Раз я тебя люблю – ты навсегда живой.

Ржавая проволока твоих стихов
Ползет, цепляется за рукава.
Ежевичный кустарник вытаптывает жена —
Милая, ты навсегда права!

Мусор, истлевшая рухлядь… Стоп!
Кто там сказал, что они не горят?
Их потихоньку источит жучок
Или плесенью зарастут.

Где твой клинок? Где твоя свирель?
Где твой посох в белых цветах?
К белой руке прирастет кольцо,
К белой березе – листва. А тут?
К праху приложится прах?

В поезде ночью темно, как во рву с водой.
Пей не пей, конец один – Волгоград.
За окном пейзаж, объеденный тьмой,
Коридорные лампы дорожкой лунной горят.

Открывай тетрадь – мотыльки стремятся на свет,
Со страниц срываясь, – к Луне, к фонарю,
к Луне.
Кто твой друг? Кто твой враг?
Где любезный оскал?
Чей лукавый совет?
Что ты скажешь мне? Что тетрадь твоя скажет мне?

Ты стоял на Гунибе, в бездну боялся упасть,
И в Нарын-кале на ворота позора плевал.
Гауптвахта, Марлинский, из каменной пасти
вода лилась…
А меня ты любил? Скажи, ты меня любил?

Это маки в руках, это водкой напитанный мозг.
Воздух в старом Дербенте майский, страшный,
чумной.
Кресло залито коньяком, и со свечки капает воск.
Посмотри на меня, поговори со мной!

Открываю тетрадь – только проволока стихов —
Дольник, ямбы, анапест, коричневый горький дым.
Это горы аварских, кумыкских —
переводных штрихов:
Ах, элегия белая! Ах, глубокий зиндан!

Как упрямо волны Каспия лижут твердь!
Виноград рождает выцветшая земля…
А в тетради вяжет стихов узелки поэт:
Вот Багаутдин, вот Муса, а вот Магомед.

На твоей работе после твоих похорон
В белой папке найти твои – не твои стихи:
Дагестанской тетради чума – чужие страсти, грехи
В твоих рифмах, твоих словах…
Ты не умер, ты просто вышел покурить.