Валерий Большаков - Стихи разных лет

Вся жизнь – сплошное многограние.
Есть грани как ножи:
Страданья радость, боль познания
И искренность во лжи.

Не равняясь даже по великим,
Быть самим собой имейте смелость.
Общество должно быть многоликим,
Чтоб и у него лицо имелось.

Добра нет ни в смиреньи, ни в борьбе,
Хоть в людях есть к добру живая тяга.
Земля, какой ценой достанутся тебе
Мир и свобода – два бесценных блага?!

1. Andante

Банальной рифмы нет и ‚ритма.
Эпитетов избитых нет.
Не существует алгоритма
Для красоты. Забудь, поэт,
О том, что до тебя пропето
И что когда-нибудь споют.
Не время создает поэта,
Поэты время создают.
Что для науки откровенье,
В поэзии – пустяк, игра.
Одно, всего лишь, «мановенье
Певцу послушного пера»,
И на сложнейший из вопросов
Находится простой ответ,
Когда философ наш поэт.
Кто ж из поэтов не философ?
И лишь философы горды
Тем, что поэзии чужды.
Бедняжки. Пусть себе гордятся
И в книжной роются пыли.
Науку грызть и мы б могли,
Но ведь поэтами родятся.
Шучу, хоть доля правды есть.
Читатель, думай, и рассудишь:
Стихи ты вынужден прочесть,
А их статьи читать не будешь.
К чему? Чтоб в памяти хранить
И спорить, в терминах хромая?
Стихи же можно побранить,
В них ничего не понимая.
И похвалить. За что – бог весть.
Во всяком случае прочесть.
Их не читать не удается.
Теперь за ними всяк следит.
И кто-нибудь всегда найдется,
Кто просветит и пристыдит.
– Чудак, спеши в библиотеку.
Друзей, родных, достать проси:
Небезопасно человеку
Прослыть отсталым на Руси.
Но слыть горшками не боятся
Иные (только бы не в печь).
В ответ на выспреннюю речь
Спокойно могут посмеяться:
Не выпить моря – как ни пьешь,
Всего, что пишут, не прочтешь.
Ведь люди грамотны. Отважно
Берутся за перо они.
Чернильно думают одни,
Другие чувствуют бумажно.
И кто считает скучноватой
Литературу, в ход пошли:
Жанр и для них изобрели,
С печатью, подписью и датой.
Бесстрастный бланк. Бумаге что же?
Такое иногда несла,
Чего б не вытерпела кожа,
Будь даже содрана с осла.
Зараза лжи. Опасный вирус
Многозначительной муры.
Сгорел бы со стыда папирус,
Бумага терпит до поры.
У слушателей вянут уши,
Читатели смиренно ждут,
Покуда зрелых мыслей груши
Сами собою упадут.
Они ж, зеленые на ветке,
Гниют, не долетев до рта.
Уж слишком среди мыслей редки
Не скороспелые сорта.
И рады мы хотя б мыслишкам,
Оригинальным, модным.
Да.
Уж слишком некогда. Уж слишком
Мы чем-то заняты всегда.

2. Vivo

«О беззаботность идиота!
Ты – счастье. Все тебе пустяк.
А умных стережет болото —
Тоски не миновать никак.
Для их испорченного нрава
Что в чаше жизни? – дрянь, вода.
А если и любви отрава
Подсыпана – совсем беда.
Напейся: горечь выйдет с рвотой.
И утопись, или работай.
И день, и ночь без перерыва
Ворочай мыслей жернова.
Тоска. Она порой красива,
Но, к сожаленью, не нова». —

Так думал молодой ученый,
Под тентом лежа на песке,
Случайной мыслью отвлеченный
От упражнений в языке,
Английском. Подошел приятель,
Внезапно выхватил журнал
И заорал: «Когда б ты знал,
Как надоел мне! Эй, мечтатель!
Опять в тени. Не стыдно, друг?
Зачем мы ехали на юг?
Пойдем постукаем мячишко.
Вон круг. Есть девочка одна!»
– Отстань. Мне дико жарко, Мишка.
Я высох, кажется, до дна.

– Тогда промочим горло, может?
Махнем-ка в город, в погребок.
– Пожалуй. Только не поможет.
Хоть пуст сосуд, но и глубок.
– Ну, одеваемся. На пляже
Сегодня некуда ступить.
Освободим места. – Куда же
Ты предлагаешь ехать пить?
Хочу хорошего вина я…
– Так. Значит в центр. Что ж, встаем;
Дуэтом снова пропоем:
«На Дерибасовской открылася пивная…».
– Люблю блатные песни! – Блажь.
– Нет, хорошо, когда поддашь.

От духоты в движеньях скупы,
Они оделись не спеша.
Вокруг валялись не дыша
Прожаренные полутрупы.
Расслабленно и отупело,
Как будто на сковороде,
Подбрасывали мяч кой-где,
И только в море жизнь кипела.
Мальчишки, посинев, упрямо
Не вылезали из воды.
Почтенные мужи и дамы
Макали толстые зады
В прибоя пену. Прочий люд,
Ныряя, плавал там и тут.
Переступая через ноги,
А иногда через тела,
Друзья направились к дороге.
Дорога к пристани вела.
Сергей шел, изредка кивая
В ответ на реплики дружка,
Который не переставая,
Острить пытался. С языка
Срывались меткие сравненья,
Каких у каждого из нас
Хранятся сотни про запас.
Но юмор киснет от храненья.
Нет лучше старого вина,
А шутка свежей быть должна.
Как сыр. Как девушка. Но сменим
Пластинку. Вкус? Когда и в ком?
И в женщинах мы опыт ценим,
И покупаем сыр с душком.
Болтаю. Масса отступлений,
Без костяка, – почти филе.
Так прыгать может только гений
Или блоха навеселе.
Идут тем временем два друга.
Как вдруг: неловкий взмах руки! —
Мяч, кем-то срезанный из круга,
Попав в лицо, разбил очки
Герою нашему. (Ура!
Завязка есть. Давно пора.)

Толпа сбежалась: ахи, охи.
– Врача! Скорее! Где вода?
Ведь люди в принципе неплохи
И сострадательны всегда.
В тревоге суетился Миша:
«Сережка, больно? На, промой».
А тот, весь этот гам заслыша,
Шепнул: «Давай быстрей домой.
Оправу подбери. Дай спрячу».
– Нет, нет, спасибо, не хочу.
Какой Филатов? Я же зрячий.
Конечно, я схожу к врачу.
Момент удачный. Смелый ход.
Ввожу я героиню. Вот:

К ним подошла… Я не уверен,
Что в ямбах описать ее
Смогу. Ямб отслужил свое.
Его бывалый блеск потерян —
Тот, прежний, пушкинских времен.
В употребленьи частом он
Потерся, стал слегка небрежен,
Хотя и был-то не изнежен.
Чуть что – припомнят ненароком:
Ага, «мой дядя»! Или так —
Старо. Ишь затянул чудак:
«Служил Гаврила хлебопеком».
Сверну-ка с торного пути.
Исконно-русский слог, прости.

Прости, но измена размеру
Оправдана.
Как ни крути,
Ведь это безумье почти, —
Одну сохраняя манеру,
Описывать трактор, к примеру,
И девушку лет двадцати.
Во всех ее прелестей сумме
(не правда ли, сочный жаргон?).
Тем более в пляжном костюме.
Ни сальность, ни ханжеский тон,
Всегда неуместные, явно
И тут не помогут. —
Она
Была, несомненно, забавна,
Растерянна и смущена.
Как лист, каждый нерв трепетал,
Что свойственно тонкой натуре,
А внутренний голос шептал:
«И надо же было мне, дуре!»