Сергей Васильев - Обратная перспектива

В городах одни кабаки,
Утопать в них тебе не с руки,
Лучше в нашей державной Волге
Пусть утопят тебя рыбаки.

А потом костер от простуд —
Глянь-ка, как осетры растут,
Бородами хватаясь за землю,
Плача весело там и тут.

Ничего, что расклад не тот,
Что знобит от разных пустот —
Погляди-ка с небес на землю:
Что там окромя нечистот?

Ладно, милая, ты не плачь,
Пей вино и грызи калач —
То ли с вишенкой, то ль с брусникой —
И потом лишь придет палач.

Он отрубит башку и тебе, и мне,
Улыбаться будет глупой луне,
Жрать горячие щи с капустой,
Думать важно: а что на дне?

И станет жизнь такою простой,
Ласковой, нежной и холостой,
И шумно вздохнут слепые ромашки,
К звездам просящиеся на постой.

Не обижайся, любимая! Мы
Только и ждем сумы да тюрьмы,
И улетает голубь с ладони
В сумерки ненаступившей зимы.

Нам бы на пляже позагорать,
Нам бы от счастья в постели орать,
А нас накрывает, таких хороших,
Ангелов-воинов светлая рать.

Счастье – оно, как осенний волк,
Иль как японский горящий шелк,
Или как ласточка в небе – не знаю,
Почему небосвод навсегда умолк.

И на том свете течет река,
И тебя, подростка, и меня, старика,
Омывая горестным лунным светом,
А вода, как наша печаль, горька.

А кому нынче весело на Руси —
Об этом, дружок, у Бога спроси.
Он ответит, тряхнув седой бородою:
– Рыбкам, по имени иваси.

А луна опять, словно степь, длинна
И кругла, как антоновка. Чья вина,
Что она, как блудница, торчит на небе,
Вспоминая прежние времена?

Ночь кругом. Поскорей бы, что ли, рассвет.
Я перечитал бы Новый завет.
А сейчас не поймешь:
Зима или лето
Грустно кивает тебе в ответ.

Мокнуть под снегом иль под дождем?
Ладно, любимая, подождем
И плоть свою, словно улитка,
Звездными иглами обожжем.

Заполыхает потом заря,
Вспыхнет грудка важного снегиря,
И только тогда мы поймем, родная,
Что все в прошедшем было не зря.

Бабочка двухметрового роста,
А во рту пахлава, халва.
Бабочку эту зовут непросто —
Бабочка мертвая голова.

А крыла такие, что враз достанет
Аж до Господа – и к чему тут звездный конвой,
Если она кружить над Ним станет
Своей мертвою головой?

Восьмистишия – они, как стрижи,
Режут этот пьяный вокзал.
Жизнь не во лжи, но поле во ржи,
Как Сэлинджер бы не сказал.

Пусть не спасешься от непогод,
Но поймешь, кто герольд, кто скальд, —
Так бы, наверное, сказал Скотт,
Разумеется, Фицджеральд.

Кому вершки, кому корешки —
Не вырваться из небесного плена.

Не боги ведь обжигают горшки,
Когда и земля по колено.

И нужно просто наесться всласть
Клубникою и ежевикой,
И только тогда к тебе вернется страсть,
Ставшая нежной и дикой.

Офелия пусть плывет
Средь лилий и средь кубышек.
Ее ведь не смерть зовет,
А нежности горькой излишек.

Но что пред жизнью дрожать —
Жизни смешна гримаса.
Ей надо было б рожать,
Но не от Гамлета, от Фортинбраса.

Это что за напасть —
Хоть плачь в ночи, хоть хрипи, да
Страсть никому не украсть
Ни у Софокла, ни у Еврипида.

Все уходит на дно —
И Электра, и рыба любая.
Остается только одно —
Любовь, как всегда, слепая.

Ночь то заплачет, то замолчит
В клетке своей шелестящей.
Зверь улыбается и рычит —
Страшный зверь, настоящий.

Ангелы ходят да под окном,
Хорошо так ходят, без фальши.
А думается только лишь об одном —
Как бы сбежать подальше.

Не читай эту жизнь с листа,
Клубника лесная тебя похоронит,
А потом, ты знаешь, никто не тронет
Ни ее, ни твои уста.

А что жизнь твоя оказалась пуста,
В том не повинны ни зло, ни добро. Нет,
Вспомни-ка лучше, дружок, Христа —
Он один голову свою на твою грудь уронит.

Не приснится такое даже синице —
При чем тут Фетисов плес?
Пусть будет восемь колес в колеснице,
Пусть будет восемь колес.

И пусть плывут эти злые кони,
Пусть небо пьют караси
За счастьем в погоне, за жизнью в погоне —
Как весело все на Руси!

Ночь приходит и уходит,
Звезды спят, и спят, и спят,
Пароходик волжский ходит,
Осетры на дне хрипят.

И, сверкнув огонь-очами,
Браконьеры жгут костры,
Чтоб не плакали ночами
Горестные осетры.

Зима идет, снежок. Доколь на
Судьбу пенять, толкать ее плечом?
Снежинка, как всегда, шестиугольна,
И Кеплер Иоганн тут ни при чем.

Придет весна, пролески таять будут
Во рту и в сердце горестном твоем.
И о тебе, хорошей, не забудут
Деревья, мхи, покамест мы вдвоем.

Понимаю матерщину дворника —
Снег, метель и прочая пурга.
Снег – он будет все идти до вторника,
А быть может, и до четверга.

К воскресенью только успокоится,
Будет тихо во дворе лежать.
И метель, как белая покойница,
Дворнику не будет угрожать.

Дважды два или трижды три —
Цифры иногда убивают…
А космос у нас внутри,
И он, знаешь, не убывает.

Волосы Вероники щекочут мех
Медвежат, неуклюжих, небесных.
И отовсюду слышится смех
Звезд, отчаянных и отвесных.

Писал бы ты лучше прозу —
Гляди, вечера тихи.
Да нет уж, лучше с морозу
Не прозу, а лишь стихи.

В них нету жирной похлебки,
И сытости нет уже.
Есть только цветы кровохлебки,
Выросшие в душе.

Гроздь снегирей на твоей ладошке,
Яблок румяная стая,
А еще гуляют белые кошки,
В жизнь мою прорастая.

А потом чечевичная лишь похлебка
В чашке, полной смысла простого,
Да еще багровая кровохлебка
На дне стакана пустого.

Никуда не уеду завтра —
Колыма, Воркута, Париж.
Лучше лунный пирог на завтрак,
А на ужин печальный стриж.