Борис Бартфельд - Альманах «Русский Гофман – 2019»

* * *

На площади возле вокзала,
где мается пришлый народ,
блажная цыганка гадала
кому-то судьбу наперед.
И было, в конечном итоге,
понятно, зачем и куда
по Юго-Восточной дороге
ночные бегут поезда.
Когда,
на каком полустанке
из полузабытого сна,
гадание этой цыганки
аукнется, чтобы сполна
довериться и достучаться,
и чтобы – в означенный час —
по линии жизни домчаться
до линии сердца, как раз!

* * *

Моя весна была простужена
и безоглядно влюблена;
миниатюрная француженка
со мной гуляла допоздна.
Тянуло сыростью от города
и сквозняками от реки,
мы были счастливы и молоды,
любой простуде вопреки.
Земному таинству причастные,
мы оприходовали дань,
пока французские согласные
лечили слабую гортань.
Переболеем и расстанемся,
но, как потом ни назови,
мы не умрем и не состаримся —
по обе стороны любви.

Умолкла гитара,
костер догорает
и тянет прохладой от сонной реки.
От первой любви человек умирает,
а больше ему умирать не с руки.
Взгляни на расхристанного гитариста —
он лишь отражение в темной воде;
немного спиртного и «Завтрак туриста»
ему не зачтутся на Страшном Суде.
Среди затаившихся ночью растений,
у времени под окаянной пятой,
останутся наши влюбленные тени
и белые лилии в заводи той.
Почти незаметно теченье речное,
костер догорает, гитара сбоит
и шероховатое небо ночное,
как первое зеркало мира стоит.

* * *

На фоне заката,
на лоне природы
мы жили, казалось,
у края земли,
когда по фарватеру
шли пароходы
и сонные воды,
как время, текли.
Судьба нагадала
навеки проститься
и мы выпадали
из времени, где
над нами летали
красивые птицы
и тени сновали
по легкой воде.
Чем дальше по жизни,
тем сумерки ближе —
махни на прощанье
рукой вдалеке.
Во сне запоздалом
однажды увижу
огни парохода
на тихой реке.
* * *

Последние сполохи бабьего лета:
уже никогда не забудутся эти
глаза изумрудно-зеленого цвета
и запах осенней листвы на рассвете.

Высокие звезды бродили ночами
по самому краю поры листопада
и пересекали косыми лучами
пустые аллеи Нескучного сада.

Планета вращается и, ненароком,
на все невозможные стороны света
летят, отраженные стеклами окон,
последние сполохи бабьего лета.

Когда придёт последняя зима…

когда придёт последняя зима
с холодным снегом, выпавшим внезапно —
диск солнца тихо скатится на запад,
туда, где сны ссыпает в закрома
безликая, безжалостная тьма.

когда под бледным светом фонаря
промчится тенью сумрачный прохожий —
я осознаю сердцем: мы похожи.
сгорая в белом вихре декабря,
мы верим, что огонь горит не зря.

очерчен путь – и стоит ли стенать,
что, хрупкий свет теряя по крупице,
сердца людей не вечно будут биться,
поскольку вероломная весна
не сможет всех одаривать сполна.

ещё не время выжить из ума,
ещё душа течёт ручьями строчек,
но мойры нить становится короче.
наступит день – и я пойму сама:
пришла моя последняя зима.

С утра метёт…

С утра метёт. Ты в метре от метро,
где турникет – залапанный Харон —
молчанием приветствуя народ,
бумажной дани требует на входе.
Дешёвым кофе тянет из бистро,
и, «contra» перемешивая с «pro»,
играет в застарелое таро
сутулый день – такой обычный вроде.

И хочется кричать сквозь толщу лет,
что ты нашёл потерянный билет,
В руке неловко скомканный билет —
твой постоянный пропуск в подземелье
и верный шанс, что там (идите на)
тебя найдёт такая глубина!
И сладко жить, надеясь, что она —
твой тайный Амстердам и милый Мельбурн.

Выходишь вон – и снова на мели,
где правят бал копейки и рубли,
где в сотый раз кого-то понесли,
где твой успех твои же тупо слили…
А ты идёшь – вздыхаешь, но идёшь —
усталый ощетинившийся ёж,
и, возвратясь домой, по сути, – бомж
от пустоты и тщетности усилий.

Да будь он хоть Лас-Вегас, хоть Тибет —
теряется в потасканной судьбе
простая фраза – лучшее в тебе.
Но, даже не задумавшись, в тебе ли,
ты верил: жизнь – зачуханный вокзал,
забыв о том, как много лет назад
плескался космос в ласковых глазах
и чутко мир дремал у колыбели.

Сага о поэте

луна роняет свет сиротский
на стол, неровный по краям.
за ним – поэт, почти что Бродский,
почти что Бог, почти что пьян.

с высот своей слоновьей башни
порой поглядывает вниз
и ловит творческий кураж, но
пока похмелью он сродни.

он хочет слышать шум оваций,
ему призвание дано —
пусть ждать от вечности аванса
неблагодарно и смешно.

за ней не стоит волочиться,
хоть cry, хоть крой – а всё не в масть…
она к тебе не постучится
и даст в безвестности пропасть…

теперь что воля, что неволя,
но как спасительный родник
в мозгу, пронзённом алкоголем,
безумный замысел возник

и все рифмуется так рьяно —
и мир, сорвавшийся с орбит,
такой восторженный и пьяный —
таланта божьего арбитр.

а вечер, к таинству причастный,
картину тушью запостит —
сидит поэт, почти что счастлив,
читает вслух почти что стих…