Борис Бартфельд - Альманах «Русский Гофман – 2019»

Без папы

В три года расстаться с любимым мужчиной,
В четыре скорее писать научиться,
Мечтать уколоться знакомой щетиной
И рядом увидеть родителей лица.
А глаз его грустных забыть невозможно,
Из зеркала смотрят они ежечасно,
Лишь письма ему, остальное ничтожно,
И в пять осознать, что борьба не напрасна.

Да вот же он машет рукой у калитки,
И день согревается этим моментом,
Но мама в какой-то пушистой накидке
Отчаянно спорит о чём-то зачем-то.

Куда же уходит её долгожданный?
Ну, дайте побыть с ним хотя бы немножко!
Но вечер его поглощает туманный,
И в стёкла отчаянно бьются ладошки.

В бреду и в горячке всю ночь прометаться
И звать его громко, а может, услышит?
Ей пять, но она не привыкла сдаваться,
И утром письмо непременно напишет.

И вложит в конверт своё лучшее фото,
Ладошку ещё обведёт аккуратно,
Добавит рисунок, смеётся там кто-то,
Он точно поймёт и приедет обратно.

И долгие годы в мечту свою верить,
Скорее увидеть его на пороге,
Повиснуть на шее и прямо у двери
Заплакать об этом счастливом итоге.

Ей часто казалось, он служит в разведке,
И, чтобы противник его не приметил,
Он дочери пишет не то, чтобы редко,
А просто ни разу письмом не ответил.

В шестнадцать решила – чудес не бывает,
А в двадцать письмо, наконец, получила,
Он в гости зовёт, он её приглашает,
Да мимо удача опять проскочила.

Она не поедет по разным причинам,
И горько потом пожалеет об этом,
Её долгожданный любимый мужчина
Пределы земные покинет тем летом.
С мечтою рола, чтоб он ею гордился,
Успешной и сильной поэтому станет,
Да только жалеть, что он с ней не простился,
Вопросами мучиться не перестанет.
А годы спустя ей расскажут те люди,
Что рядом с ним жили и всё о нём знали,
Как много писал ей, мечтая о чуде,
Как письма зачем-то в пути пропадали.

Во сне он приходит и рядом садится,
И звёзды им тихо мигают в окошке,
А утро бесстрастно даёт разлучиться,
И в сердце отчаянно бьются ладошки.

По камушкам пройденного пути

По камушкам пройденного пути
сможет меня найти
я та – что сейчас просыпается в материнской воде,
там, в девяносто первом, будто в Нигде.
Я ей отсюда машу:
– Смотри —
вдоль неясной дороги ещё не горят фонари,
бог смотрит в меня и в тебя изнутри
черноты.
– Из воды? —
говорит.
– Из воды, – говорю. Тогда
она переворачивается – раз.
Она отталкивается – два.
Три – по рукам акушерки течёт вода,
Она
выходит,
чтобы
искать меня.

***

Хрустальные глаза звезд над синими деревнями,
троится оконная рама вагона,
через моё лицо стелется линия горизонта,
снег длится,
ночь длится,
жизнь длится.
Человеческий силуэт, мелькающий в соснах, —
размером с отражение моего носа.
Белые хлопья
летят сквозь раскладной столик.
Ложка звенит в стакане.
Люди сопят в вагоне.
Гудок рассекает время.

Сонная проводница подходит ко мне не спеша:
«Всё, – говорит, – выходите,
ваша».

Радость
Д.

радость, стиснутая в человеческом теле,
в чужеродной форме, смотрит в щели
зрачков – на худого, выросшего в проёме.
радость – бабочка, запертая в стеклянный домик,
нервное хлопанье крыльев глазастых.

тело стоит.
тело говорит:
«здравствуй».

***

Я тебя люблю, моя маленькая жизнь.
Синева, синева, синева льётся,
птичьи гнёзда – хрустящие деревянные солнца,
в солнцах птенцы:
дзинь-дзинь.

На кухне отцовский самогон, философские мятежи —
споры о Солженицыне и литературной лжи.
Вместо барных полок – книжные стеллажи.
Мы держим друг друга за плечи и округляем рты,
выдувая маленькие истины
из пустоты.

Люблю дерево. Его шершавость и чешую,
вечернюю оранжевость дня, балансирующего на краю
горизонта, и неглубокого озера сонное дно.
И всхлип, который издаёт вода, когда ты входишь в неё за мной.
И всплеск, когда начинаешь грести.

За этот не умолкающий барабан в груди,
за любовь ко всему, и к единственному среди.

Сон комнаты
(У картины «Спальня в Арле»)

Видишь, она на тебя из холста растёт —
спинка кровати, выпучивается, как живот.
Маленький подголовник внутри – костьми
льнёт к углу голубой стены.
Видишь, он к тебе тянется – этот пол,
подползает рыхлыми досками, и уже почти
встал под твоим ботинком, говорит, мол, —
иди.
Стул неприметный, скукоженный у окна —
на нём сидит сон Ван Гога, пока он сам
снится комнате – и насовсем
остаётся среди этих неровных стен,
в синеве,
из истёртых дверей переходящей прямо
в желтизну звёзд,
разлитую в рамах.

***

На «Комсомольской» бородатый мужик
с чёрной виолончелью
думает о Ростроповиче и Шопене.
Тени скользят, смычок
пилит деревянную грушу.
Женщина в растрёпанной белой шубе
поправила волосы, уши,
облизала губы,
вытянула телефон, щёлк, щёлк и,
благородно покачиваясь, опустила тыщонку
в раскрытый футляр,
студентки с распахнутыми глазами
в холодный гранит врастают
и застывают, как манекены.

У бородатого мужика дома,
наверное, будут пельмени.
Жена купит новые наволочки.
И лапочке дочке яблочки.