Борис Бартфельд - Альманах «Русский Гофман – 2019»

* * *

Мне долго ангелы шептали:
«Ты избранный, ты не такой,
Как все. Иди по вертикали,
Мы заняты твоей судьбой.

Пускай здоровьем ты не пышешь,
Не сильный голос пусть, а все ж,
От Бога все, что ты напишешь
И даже что произнесешь»!

И я б, наверно, им поверил,
(Что оставалось, право, мне?)
Когда б ни санитар у двери
И ни решетки на окне.

* * *

Не знаю, как на самом деле нужно,
Но, думаю – я жил совсем не так,
Как в переводе Пушкина натужно
И строго завещал Гораций Флакк:

Веленьям Божьим не был я послушен,
Страшился, часто требовал винца,
Ни похвалы не принял равнодушно,
Ни клеветы, оспоривал глупца.

И поручиться за тунгуза смело
Не смог бы я, считая в тот момент,
Что для поэта все-таки не дело
Себе до смерти ставить монумент.

Причины смерти

В каталажке архангельской бомж
Спал и видел коттедж на Рублевке,
А в Москве одному из вельмож
Сон явился, что он в уголовке

Под Архангельском где-то гниет.
Так они на российских просторах
Сны свои запустили в полет,
О воздушных забыв коридорах.

И, как следовало ожидать,
Над Строкавином сны их столкнулись
Ночью, двум самолетам под стать,
И хозяева их не проснулись.

* * *

Сойду с ума, как сходит капитан,
Поспешно покидающий корабль,
По трапу к шлюпке. SOS радистом дан,
Трюм затопило и замкнуло кабель.

Без паники оставлю я себя,
С достоинством, торжественно почти что.
Так капитан без верхнего белья
Сжимает судовой журнал под мышкой.

Последним он уходит с корабля,
Хоть в запертой каюте (он-то знает!)
В воде по пояс мечется дитя
И хомяка за пазухой спасает.

* * *

Ты нашла того, с кем проще,
С кем комфортней, без страстей,
Мне оставив ветер в роще,
Неухоженных друзей,

Посиделки до рассвета,
Разговоры о стихах,
И всех девушек на свете,
И всю водку в кабаках.

И за это все в итоге
Ты взяла лишь двадцать лет,
И еще совсем немного,
То, чему названья нет,

То, о чем лишь ветер в роще…
То, чего ни ржа, ни тлен
Больше не коснутся, в общем —
Равноценен сей обмен.

Ода дивану

Скрипи, мой диван, подо мною,
Рыдай, как разбитый рыдван,
Пускай под рессорной дугою
Мелькает дорожный бурьян.

Несись в полуночных просторах,
Пружинами всеми звеня,
Пусть сонмище снов, словно свора
Собак, провожает меня.

Лети, мой диван, невесомо
И в ночь уноси седока
От улицы прочь и от дома,
Где сердце сдавила тоска,

Где с милой, с которой делили
Мы счастье земное и кров,
В быту, как в бою, пристрелили
Невечную нашу любовь.

Рыдай же над нами утробно.
Ты тоже, на ножках кривых,
Тому Боливару подобно,
Не вынесешь больше двоих.

* * *

Когда-то Державин расстроился,
Сказав гениально о том,
Что все медным тазом накроется,
А лира пожрется жерлом.

И предостерег нас по-доброму,
Что все обращается в прах.
Потомок, сродни археологу,
Найдет нас в глубоких пластах.

А что мы оставим для вечности
Читателям новых эпох? —
Обломанных рифм наконечники
Да ржавые лезвия строк.

Итальянский вопрос

Лишь тёплые губы шепнули «мой Ваня»,
и сдался матрос итальянского флота,
такое красивое имя Джованни
осталось забытой и трепетной нотой.
Он мило бранился по-русски нередко
с соседом из немцев, давно обрусевшим,
и стал моим самым загадочным предком,
когда-то с Россией сродниться посмевшим.

С лица не сходила восторга улыбка,
когда выпивали за дружбу и братство,
и только из красного дерева скрипка
была его главным и верным богатством.
С глазами, прикрытыми от вдохновенья,
играл про любовь и прекрасные муки,
а дети, измазавшись свежим вареньем,
ловили божественной музыки звуки.

Была бы возможность сидеть с ними рядом
и слушать волшебную музыку эту,
я предка спросила б не словом, так взглядом:
«Зачем ты, Джованни, затеял всё это?»
Шепнула бы этим невинным потомкам:
«Бегите, спасайтесь!», пока не настало
то страшное время, где скрипки в котомках
и степи казахские вместо вокзалов.

И выжить не всем, и вернуться немногим
за то, что, Джованни, ты был итальянцем,
а где-то Сибирь обморозила ноги
соседям их, немцам, читай, иностранцам.
Ни те, ни другие сгибаться не стали,
а сколько достоинства в преданных лицах,
не зря же их деды присягу давали
России и матушке императрице.

Забыты давно итальянские корни,
замужеством скрыта фамилия эта,
да только Джованни, России поборник,
узнать не успел продолженья сюжета.
Как ждали полжизни короткого слова,
услышать хотели одно – «невиновны»,
искали в газетах, кручинились снова,
теперь я указ этот знаю дословно.

Жалели, что мало осталось здесь немцев
из тех, что Россию любили веками,
и сколько ещё вот таких «иноземцев»
зачем-то считала она чужаками.
Ты, знаешь, Джованни, а я не уеду,
похоже, светлей полоса мне досталась.
К России любовь – от тебя и от деда,
Я верю в неё. И как ты, я осталась.