Борис Бартфельд - Альманах «Русский Гофман – 2019»

Снег

Перекроив метеосводки,
И, дерзкий совершив побег,
Неслышной, воровской походкой
На улицы спустился снег.

Начав прогулку так несмело —
Он всё уверенней идёт,
Закрашивая белым мелом
Всё, что не спряталось. И вот

Экран оконный монотонно
Рябит от трепета помех.
И небо стало многотонным.
И лопнуло. И – грянул снег!

Он стал разнузданным бандитом:
Какой апломб, какой напор!
Так яростно, так неприкрыто
Напал на беззащитный двор!

Собою всё заполняя,
Съедает краски и дома.
И нет ему конца и края —
Зима! Кромешная зима!!

И снег, прожерливой стихией,
Десантом с вражеских планет,
Прикончив полихроматию,
Дожевывает чёрный цвет!

А дома – тихо и спокойно.
Зелёным кружевом цветы
Оберегают подоконник
От этой белой пустоты.

И за чертою непогоды
На бело-чёрное кино
Лишь два влюбленных идиота
Счастливо пялятся в окно.

Больница

Больница, больница, больница…
Усталые, старые стены.
Дожди… И по стёклам струится,
Тоска, словно вспухшие вены.

Я страшно, безумно устала
От воздуха, с привкусом боли.
От ламп, что горят вполнакала —
На волю! На волю! На волю!..

О темень за створками окон
Я бьюсь покалеченной птицей.
А время свивается в кокон…
Больница, больница, больница…

…И надо же было влюбиться
В совсем непонятное что-то:
В дремучую эту больницу,
В тяжёлую эту работу.

Тащить, неразумной улиткой,
Усталости сладкое бремя
И бережно, нитка за ниткой,
Разматывать вязкое время.

И видеть на бязи подушек
Худые сутулые плечи
И тёплые лица старушек,
Которым становится легче.

Город

Проводами прошито пространство больших городов.
Прорастают домами знакомые парки и скверы.
И уже не понять: то ли боль? То ли кровь?.. То ли кров? —
Этот Город. Во мне и со мною. Без меры.

Он ещё узнаваем. Ещё горделив и суров.
Серым камнем гранита дублирует серое небо.
И в колодцах дворов он хранит шорох наших шагов,
Тайны наших миров, погружая всё глубже их в небыль.

Он запутал меня в телефонных своих проводах,
В именах, в адресах, растерявших хозяев по свету…
И в других городах, и в чужих часовых поясах
Я ищу их следы, как ушедшей эпохи приметы.

И – опять возвращаюсь. В Мой Город. Во всё, что так страстно люблю!
Проходными дворами и шпилей звенящим полётом
Он навылет прошил непутёвую юность мою
И навеки пришил к комариным приневским болотам.

Да, меняется жизнь. Нас обоих меняют года.
Зависаем в межвременье, путая «было» и «будет»…
Прикипая всей кожей друг к другу уже навсегда,
Разделив обстоятельства времени, места и судеб.

Памяти одного музыканта

Средь репетиций он вечно торчал в дверях
и сладострастно причмокивал, раздражая,
дух источал, характерный для всех нерях, —
фрик, нацепивший фрак, персона чужая.

Он наобум забрёл в музыкальный храм,
где прилепился к нам, как ириска липкий.
То приставал к хористкам, охоч до дам,
то домогался партии первой скрипки.

Но инструмент любой, например гобой,
вдруг под его губой являл оголтелость,
то издавая скрип, то собачий вой,
только не трель, которой внимать хотелось.

Мы намекали: «Шмотки переодень»,
и за фальшивые ноты нещадно били.
Он исчезал куда-то, но через день
вновь воскресал меж нас, как фантом из пыли.

Гадкий утёнок с бледною скорлупой,
на голове присохшей, словно плешина,
самозабвенно готовый играть с любой
группой голимой, – на пикнике в глуши, на

корпоративе, ёлке в детском саду,
на погребеньях, раз не зовут на свадьбы.
Грезил – я в рай влечу или в ад сойду,
только бы там дозволили мне сыграть бы…

Так и сбылось – дыхание прервалось,
треснул пюпитр, засохла слюна на флейте.
Мы провожаем тебя, нежеланный гость,
и произносим: «Водку в стакан налейте».

Воображаем мысленно те края,
где ты лабаешь, Моцарту подражая, —
всех обыгравший. Ведь если жизнь не своя,
значит, и смерть чужая.

Оборона снежного городка

Был город золотой, а в январе стал белым.
Раскинулся, как труп, очерчен снежным мелом.
Вокруг него реки затянута петля,
но жив он вопреки всему, лишь скрылся для

того, чтобы вдали от склок и зуботычен
безмолвие хранить. Готичен и статичен,
он, словно я и ты, так хрупок, так раним.
Давай от суеты его обороним.

Пусть город не воспет никем еще, однако,
под стенами кипит чернильная клоака,
и графоманы, в ком нутро голодных крыс
согрето коньяком, нацелились в круиз.

Вдруг королева крыс в серебряном муаре
наш мирный парадиз растащит на гербарий?
Парк станет сиротлив и холодом продут,
она ж уйдёт в отрыв, да как издаст продукт!

В стихах её закат течёт, как кровь из вены,
там дюны лунны, а буруны белопенны.
Всех манит крик души разверстою дырой.
Не слушай, не дыши, скорей глаза закрой.

В зубах её хрустят осколки виноградин.
Соседний южный сад истоптан и раскраден
на тысячи цитат… К нам движется отряд
крысят – горбат, носат. Не отступай назад!

Гляди, они ползут, всё на пути рифмуя.
Чтоб охладить их зуд, снежок в руке сожму я.
Щелкунчиком зовись, а я – твоя Мари.
От бесталанных крыс ворота затвори.