Валентина Иванова (Спирина) - Каракули гениального графомана. Лучшее

Про нервы, до предела оголенные,
Про то, как я нужна сейчас тебе,
Как две души жестоко разделенные,
Бросают вызов злой своей судьбе.

Прошу, молю, ну погляди на небо,
Мне холодно и я совсем одна.
С рассветом я исчезну, словно не было.
Чужая и ненужная луна.

Не слышит волк, не греет волчье солнце.
Весь сам в себе – так люди говорят.
А лунный свет в рассветной дымке льется,
В последний раз надежды луч даря.

Да, совсем не умна, но звериным чутьем,
Интуицией дикого волка,
Каждой частью себя ощущаю вранье,
Ложь впивается в тело иголкой.

Сверлит сердце и тянет по капельке жизнь,
Ложь колдунья, как магия вуду,
Только ложью не сможет меня приручить,
И со лживой руки есть не буду.

Ощетинясь, оскалясь от боли рычу,
Запах лжи отвратительно мерзок,
Ты сказал наугад, я от боли кричу,
И еще пару слов – в довесок,

И как загнанный зверь, среди красных флажков,
Рвусь, сдирая до крови кожу,
Оказался охотник к любви не готов,
И теперь уж не врать не может.

И не может добить, его руки дрожат,
Я молю небеса в ожидании чуда,
А в ответ тишина и насмешливый взгляд,
Лжи-колдуньи с иголками вуду.

Вечно чужая, как загнанный зверь,
Рваный намордник с морды свисает,
Снова не ту выбираю дверь,
Снова кричат, ругаются, лают.

Снова в окне одноглазая ночь,
Рамы-решетки, квадратное небо,
Вот бы мне крылья и вырваться прочь,
Вдоль белых полос моей жизни-зебры.

Сколько способен стерпеть человек
Боли и грязи? Узнать нереально.
Жизнь, как по минному полю бег.
Загнанный зверь – это так банально.

Знают – не буду кусать в ответ.
Смешон и не страшен оскал беззубый.
И бьют всё сильнее, хоть злости нет,
А я ещё крепче сжимаю губы.

Другою не буду уже никогда.
Порою смешной и наивный ребенок.
Живу как могу, не смотря на года,
Женщина-кошка. Вернее – котёнок.

Скажи, у волка есть душа?
Скажи, ему знакома жалость?
– Есть… – отвечала не дыша.
Добыча, жить которой миг осталось.

Она смотрела в эти желтые глаза,
В них отражалось всё – от гнева и до боли.
Он мог бы ей о многом рассказать,
О том как тяжело пришлось в неволе.

Как страшно лязгнул тот стальной капкан,
Как содрогнулся лес ночной от рева,
Как кровь ручьем лила из рваных ран,
О том, как он бежал, порвав оковы.

Он мог бы рассказать, что просто так
Ни разу, никого он не обидел.
Он даже знает, что такое доброта,
Он как и все любил и ненавидел.

Был ярок мир, как будто акварель,
И им двоим и леса было мало.
Цветами была выстлана постель,
А небо им служило покрывалом.

Затвор. Щелчок. И кончилась любовь.
И даже небеса от боли взвыли,
Стекала тонкой алой струйкой кровь.
Ответь, скажи, за что её убили?

Мы в этот мир пришли не убивать,
Живые существа. Мы все от Бога.
Но людям почему то наплевать,
Уничтожают, убивают волка.

Жизнь изменила нас, захлопнув дверь.
И сердце волка стало теперь притчей.
И ты прости, но я всего лишь зверь.
А ты… А ты теперь моя добыча.

И снова о волке поет свою песню волчица,
И снова луна пополам, но одна на двоих.
И вой, словно плач, в небо рвется израненной птицей.
И сердце пронзает печальный, надрывный мой стих.

Ты ветер свободы, ты волк и душою и сердцем.
Сквозь бред полуночный глядят с поволокой глаза.
Ты веришь, когда ни во что уже больше не верится.
Под маскою зверя стекает скупая слеза.

И страстную ночь заглушит ледяное молчание.
Ты вновь убегаешь, бежишь только сам от себя.
И вой, разорвет тишину на прощание.
Ты волк-одиночка, что может любить не любя.

Прости за любовь и за то что забыть не сумела,
За слезы прости, и прости неуместный мой плач.
За взгляд на тебя неуверенный, робкий, несмелый.
За всё, умоляю, прости, мой судья и палач.

И пусть никогда не вернется и не повторится,
Мгновенье любви, ради этого стоило жить.
И вольному-воля, а небо открыто для птицы.
А я всё-равно буду ждать, буду ждать и любить.

– А что ты знаешь про любовь?
Спросил волчонок у волчицы.
– Любооовь? Она волнует кровь.
И заставляет сердце биться.
– И у тебя всё это было?
Глаза волчонка заблестели.
– А ты любила, мама?
– Дааа… Любила.
Слова, как листья, шелестели.
– То был красивый, сильный волк,
В глазах огонь, а в лапах ярость.
Одним лишь взглядом только мог,
Испепелить врагов, казалось.
Нас гнали злые егеря.
Весь лес флажками был окружен,
Всего два волка – он и я.
Против собак и против ружей.
Мы мчались вместе, бок о бок,
Без слов друг друга понимали,
На что способен этот волк,
Не знали егеря… Не знали.
Кончался лес.
Овраг.
Обрыв.
На миг застыли волки, люди.
Над пропастью раздался рык:
– В неволе никогда мы жить не будем!
Зияла пропасть чернотой,
Свобода бездною манила,
– Ты как? Со мной?
– Да. Я с тобой!
И мне совсем не страшно было.
Рвались собаки.
Мы в прицеле.
Толчок. Прыжок.
И полетели.
Сквозь темноту прорвался солнца свет,
Болело тело, словно рвали жилы,
И тишина, охотников здесь нет.
– Мы живы, Боги!
– Да. Мы живы.
Лежали рядом – я и он,
Зализывая раны друг у друга,
Смогли, ушли, прошло, как страшный сон.
Нет больше страха, больше нет испуга.
С тех пор мы были неразлучны.
Везде мы вместе, как один.
А ночью зимней, ночью вьюжной.
На свет явился ты, наш сын.
Идиллию нарушил лай собак.
И голоса охотников уж слышно.
Ну почему судьба жестока так?
Мы в логове лежим, молчим, не дышим.
Металось сердце от отчаянья,
– Останься с сыном! – прошептал.
– Я не умру! Я обещаю. Я уведу их.
И пропал…
Дремал давно уж сын под боком,
Волчица кончила рассказ,
Никто не видел волка мертвым,
А значит, он живет средь нас.

Одна страна напополам разделена,
Мир варварский давно огнем объят,
Идет война и жертв уже немеренно,
Как много пало молодых ребят.
И доводы разумные не действуют,
И кровь рекой не сдерживает злость,
Война и гнев цветут, прелюбодействуют,
Никто не помнит – а с чего все началось.
А рухнул мир как водится от женщины,
Что братьев двух совсем с ума свела,
И долгий мир распался и дал трещину,
А женщина тогда с другим ушла.
И родилось ужасное проклятие,
Что будут люди воевать всегда,
Покуда злость, рожденная при братьях,
Не победит одна на всех беда.
В войне с годами люди позабыли,
Откуда и с чего все началось,
Но вот однажды с нереальной силой,
Плечом к плечу сражаться довелось.
Ту силу называли Злобной Кровью,
Она из гнева и из крови родилась,
И этот монстр двенадцатиголовный,
Всех варваров прихлопнуть поклялась.
Из недр земли однажды на поверхность,
Средь поля битвы вышло само зло,
Из крови павших черпая бессмертность,
Оно подряд крушить всё начало.
Ломались черепа, трещали шлемы,
Доспехи не спасали от огня,
И воин северный тут руку подал первым,
Солдату южному, войну во всю кляня.
Забыв про все, что долго разделяло,
Что так мешало просто мирно жить,
Стеною войско общее стояло,
Чтобы всем вместе выжить, победить.
И дрогнул враг, в рядах увидев дружбу,
И стало ясно – волю не сломить,
Отряды севера перемещались с южными,
И вместе их никак не победить.
И в Злобной Крови не осталось силы,
Такое вот единство побороть,
В последний раз метнулось и завыло,
В туман вдруг стала превращаться плоть.
А солнце яркое совсем туман убило,
И поле битвы залило теплом,
Стояли воины, теперь уж побратимы,
Гремит «Ура!» над полем словно гром.
Вот так одна на всех беда сплотила,
Один народ, разделенный войной.
И поняли тогда – в единстве сила.
Неделю продолжался пир горой.