Валентина Иванова (Спирина) - Каракули гениального графомана. Лучшее

Ты на арену сделал первый шаг,
Блестят доспехи, солнце отражая,
И верный меч в руке твоей зажат,
Ни страха, ни сомнения не зная.
Арены пол – безжизненны песок.
Он как никто со смертью породнился.
Он стал циничен, холоден, жесток,
Когда впервые кровью окропился.
Песчинки под твоей ногой шуршат,
И каждая поет свою историю.
Одна расскажет про предсмертный взгляд,
Другая про восторг аудитории.
Но ты не слышишь, ты уже в бою.
Скандируют трибуны твоё имя,
Вот сотоварищи перед тобой встают,
И ты уже готов сразиться с ними.
Победой завершился первый бой,
Ты пережил свой первый приступ боли.
Мир гладиаторов распахнут пред тобой,
Актер арены. Ты им стал невольно.
Ты зрелище для сотни тысяч глаз,
Потеха для господ и для народа.
И на арене ты для всех сейчас,
Актер без имени, без племени и рода.
Скажи, а каково же убивать?
Что чувствуешь, и чем сознанье дышит?
Тебя учили просто выживать?
А разум твой чужое сердце слышит?
Что чувствуешь, когда твой острый меч,
Пронзая плоть проходит как по маслу?
И как сознание при этом уберечь,
И как не превратить смерть в постоянство?
Не знаешь ты. Откуда тебе знать.
Еще нет вмятин на твоих доспехах,
Ты вышел просто чтобы побеждать.
Твой первый шаг к чистилищу успеха.
Арены круг. Безжизненный песок.
Таких как ты здесь было слишком много.
От смерти каждый раз на волосок,
Отчаянно с мольбой взываешь к Богу.
А ночью под мерцающей луной,
Бесшумной тенью призрак – гладиатор,
Приходит, беспокоя отдых твой,
Душа тобой убитого собрата.

Не дается стих, не идут слова,
Мысли бьются, словно отверженные.
В замок снежный ангелов собрала.
Мила, девушка хрупко-нежная.

Высоко в горах, среди облаков,
Куполами он к солнцу тянется,
Белоснежный дворец без оград и оков,
Кто туда придет – там останется.

Речка горная задала вопрос:
– И откуда здесь столько ангелов?
Ветер горный Милы ответ принес:
– Быть душою свободным – их правило.

Эдельвейс с вершины горной спросил:
– И откуда здесь столько ангелов?
Словно эхом голос её огласил:
– Быть свободным сердцем – их правило.

Снег холодный с горных вершин спросил:
– И откуда здесь столько ангелов?
Голос Милы ручьем звонким огласил:
– Быть от правил свободным – их правило.

Только тихо ель на вершине горы,
Прошептала, качая ветками,
– Все они людьми были до поры,
С красной кровью, с живыми клетками.

Каждый ей о любви своей говорил,
Каждый ангел дарил ей признания,
Лед холодный их в ангелов превратил,
Слишком снежное обаяние.

И летят на землю, роняя грусть,
Их слезинки – застывшие зернышки.
Они сами себе этот выбрали путь,
Их одежда – снежинки-перышки.

А за окном уже давным давно октябрь,
Ковер холодных листьев под ногами,
И даже дождь сам от себя озяб,
И смыл остатки нежности меж нами.

Подружка осень в платье из листвы,
Танцует вальс по мокрым серым крышам,
А мы с тобой давно уже не МЫ.
И даже воздухом с тобой мы разным дышим.

Закружит скоро снежный хоровод,
Завоет песню скоро злая вьюга,
С надеждой жду, что вот зима придет,
И заморозит память друг о друге.

Седой рассвет глядит в моё окно,
На стекла дышит леденящим ветром.
А осень ткет из листьев полотно,
Чтоб сохранить тепло земли до лета.

На склоне дня, в тени большого дуба,
Сидел старик и, трубкою дымя,
Невесело свою он думу думал,
Как жизнь свою он прожил не любя.
Как принимал любовь, отдачи не давая,
Как слез не замечал, тех, кто его любил.
Как расставался, имя забывая.
И как легко и просто уходил.
Как шел ногами по сердцам разбитым.
Как скуп был он на добрые слова.
Но вот теперь один, совсем забытый.
Неясный взгляд, седая голова.
Глядел на детвору, что за деревней,
Футбол гоняли, радостно визжа.
«Там мог бы быть мой сын» —
Подумал старче древний.
И волком вдруг завыла в нём душа.
К нему неслышно подошла старуха,
На землю молча опустилась с ним,
– Скажи, за что мне в жизни невезуха?
Спросил старик, глотая горький дым.
– Мне ж говорили, что умен, красивый,
Что лучше всех и что такой один.
Меня ласкали и меня хвалили,
Любимым звали, звали господин.
Так почему они меня забыли?
Иль врали мне и не было любви?
– Поверь, старик, они тебя любили.
Молились на тебя и берегли.
Но есть закон суровый в нашей жизни.
Коль хочешь ты чего-то получить,
Не смей играть с судьбой, не будь капризным.
Сначала научись себя дарить.
Дарить тепло, заботу, нежность, ласку
Дарить себя, по капле, каждый час.
Любовь тогда лишь превратится в сказку,
Когда она взаимна, двое вас.
Сидел старик, словам в ответ кивая.
Руками сжал он голову в висках.
– Ты бредишь, старая! Да кто ты есть такая?
– Да так. Никто. Я лишь твоя тоска.

Так хочется тепла и доброты,
И быть от счастья безмятежно пьяной,
Небрежно говорить с судьбой на ты,
Я жизнь свою делю на океаны.

Огромный самый – океан из слез,
Их много было в жизни не короткой,
Оплакивая нереальность грез,
Топя в слезах потери и находки.

Другой мой океан – моей мечты,
В нём столько перемешано обычного,
Любовь, здоровье и, конечно, ты,
И очень много сокровенно-личного.

Глубокий яркий Океан Детей.
Он вместе с ними каждый день растет и движется,
Он полон доброты, тепла, идей,
И каждый новый день волною пишется.

Есть океан работы и проблем,
Тяжелой ношей до краев наполненный,
Но он по-своему прекрасен только тем,
Что берегами ограниченный дозволенного.

Есть океан из глупости и снов,
В нём тихо тонут здравый смысл и разум,
Туда порой бросается любовь,
И выплывает далеко не сразу.

У памяти свой странный океан,
Подводных рифов и глубин опасных,
Душевной боли и сердечных ран,
И всё, что было сделано напрасно.

И самый маленький, желанный водоем,
В себя вобрал всех океанов части.
И этот океан мы назовем —
Простое. Человеческое. Счастье.

Плакало небо холодным дождем,
Хмурилось черными тучами,
Смотрело как реквием мы поем,
Забыв и разрушив всё лучшее.

Солнце сказало: – Не буду светить,
Вам, бестолковым людям.
Вы не умеете счастье ценить,
Света вам больше не будет.

Следом за солнцем сказала Луна:
– Я ночью влюбленным светила.
Но вот наступила в любви тишина,
И всех безразличьем накрыло.