ПЭН-Москва - Свободные чтения. Составитель Лев Оборин

Вера тут не в то да сё,
А конкретно в то, что это
Наше, в смысле, наше всё,
И надежды больше нету.

Перспектива не ясна.
Но когда беспечной птичкой
Расщебечется весна,
Я надеюсь по привычке.

Зарокочут соловьи,
Встанет ночь в дверном проеме.
Никого не будет в доме,
Кроме правды и любви.

Он укатил, и дождь погас,
Остались только бесцветный гул
И темнота, в которой, как во всех прекрасных
Стихах, мерцали время, зеркало и стул.

Не будем важничать – мы тоже
Еще пока
Окружены похожими предметами,
Белеющими ночью, как река.

Не будем унывать – мы тоже,
Как те и тот,
Наматываем шарф, выходим из подъезда
И раскрываем зонт.

В конце концов, лет через двести-триста,
Как обещал Антон,
Жизнь изумительная, новая, прекрасная
Обступит всех живых со всех сторон.

Все парусиновое: ветер, пиджаки,
Фанерные перегородки, отраженье
Плакучей ивы в зеркале реки,
Надежды и сомненья.

Усталый счетовод бросает долгий взгляд
На пляж, где слишком жарко, слишком грязно.
Как можно отдыхать под этот гвалт?
Как это может нравиться?.. Неясно.

А впрочем, кто я, чтоб судить других,
Суди себя, другие неподсудны,
Подумал он, и пляжный гам утих,
И зной ушел… Но думать очень трудно.

Счастья было много-много,
А теперь тю-тю.
Тварь дрожащая тревога
Делает кутью.

Рис, изюм, немного мёда,
Можно чернослив.
Равнодушная природа
Смотрится в залив.

Слышен чаек крик сердитый,
Комариный смех.
Где защита? Нет защиты.
Удалили всех.

Удалили, поселили
Непонятно где.
Серебристый призрак пыли
Ходит по воде.

Мнемозина взмахнет покрывалом,
Ничего не имея в виду,
А тебе уж великое в малом
Замаячит на тихом ходу.

В этом акалептическом мире
Даже вера и та не к лицу.
Тут не Нилус, а просто четыре
Человека в сосновом лесу

В дачной вечно-зеленой свободе,
С пляжным плохо надутым мячом
Вот гуляют, журча о погоде
Или, можно сказать, ни о чем.

Эта встреча не тянет на чудо
И вообще ни на что, а тогда
Почему ж ты застыл, как Гертруда
Со зрачками известно куда?

Скоро небо совьется, как свиток,
Горы дрогнут и тронутся с мест,
Звезды рухнут на землю, а ты тут
Про какие-то дачу и лес.

Здесь северный ветер
Глотает дыряво
Утробный январь,
Пылесосный Кащей.
Нордической дичи
Тотальное право
Отменится тварью
Неясных кровей.

Природа вещей
Позолоченным счастьем,
Трусливым мещанством
Преодолена.
Кошмарный Кащей
Жаждет душную ясность
В хаосе бесстрастном.
И ясность дана!

И тля человечья
Нуление смысла
Уже изловчилась
Червячно извлечь
Из вечности, где
В паутине повисла
Свастично-распятая
Русская речь.

Чужим языком
С азиатским прищуром
Разносит Предатель
Площадную ложь.
И спит пьяным сном
В пасти русского сюра
В дурной благодати
Безумный Гаврош.

Растленный народец —
Плененные орды
Гнильцы раболепной
Да тли хохломской.
Сосет леденец
На коленях урода
Блаженный младенец,
Зачатый тобой.

Он в потную гниль
Выдыхает брожение,
Густой аромат
Неформатной тщеты.
И мертвых ваниль.
И тревожное тление.
И Родина – ад.
И виновен лишь ты.

Промолчу как безъязыкий зверь.
Чтоб узнать, что у меня внутри,
Разложи меня как тряпочку в траве,
И скажи: «умри, лиса, умри».

Покатились по лесу глаза,
Чтоб на себя не посмотреть.
Ты сказал: «умри, лиса, умри».
Это значит – нужно умереть.

Промолчу как рыба и мертвец,
Чтоб тебе спокойно говорить.
Разложив меня как тряпочку в траве:
«МРИЛИСАУМРИЛИСАУМРИ».

Ржавым будущим по мне прошлась коса.
Полумесяц вынул острый нож.
Все сказали мне: «УМРИ, ЛИСА, УМРИ, ЛИСА».
Все убьют меня, и ты меня убьёшь.

Я уже не слышу голоса.
Если хочешь, всё же повтори:
«РИЛИСАУМРИЛИСАУМРИЛИСА
САУМРИЛИСАУМРИЛИСАУМРИ»

Не узнаешь своего лица,
Попадая вновь всё в тот же ритм.
Только не УМРИЛИСАУМРИЛИСА,
А УМРИ И САМ УМРИ И САМ И САМ УМРИ.

Посмотри в мои красивые глаза,
Я хочу тебе их подарить.
Помолись: «УМРИЛИСАУМРИЛИСАУМРИЛИСА»
ИЛИ САМ УМРИ И САМ УМРИ И САМ УМРИ.

Я затем даю себя убить,
Чтоб в шубийство кутаясь в мороз,
Ты бы мог рукой пошевелить,
Как когда-то шевелился хвост.

Перед зеркалом ты рыжий, шерстяной,
Словно зверь с чудовищем внутри.
Ты однажды отразишься мной,
Я скажу тебе: «УМРИ, ЛИСА, УМРИ».

Россия вышептывала замогильное
Устами пустот кареглазых закатов.
Но накатывала Катынью
Основательно тошнота-то!

И шатунел самолет-мотылик.
Смерть расстелила дорогу-скатерть.
Как говорят, не мытьем, так катаньем…
Польшу размазывает Катынью.

Шла История на костыликах
В политического нокауте.
Облака плывут над Катынью.
Окровавленные облака-то!

Станет некой константой Канта,
Астр истерикою застынет,
И кровавым пятном на карте —
Ясность кармическая Катыни.

В католическом нафталине
Все они в страшных висят кафтанах.
Кафки-анских авиа-линий
Станет каждый полет летален.

В черных ящиках Левитаном —
Неразборчивое: «Кранты нам!»
Кто-то выкрикнул: «От винта!» Но
Безответной осталось тайной
То падение под Катынью.

Как говорится, твой дом тюрьма,
Но и не твой. И дом не твой.
Что здесь твоё, кроме пережитого?
Ничего.
Опыт эпохи романтизма обесценен.
Твой ли дом,
Если собственность неприкосновенна?
Ровно как и ты прикосновенен,
Вседоступен,
Не защищён?

Только смерть неприкосновенна.
Только небытие – частная собственность
Сиюминутного гражданина.
Я люблю все закрытости
Небытийного «капитализма»,
Похожие на банк,
Сундук, тюрьму, гроб.
Это метафизическая,
Не экзистенциальная вечность,
Безлюдная.