ПЭН-Москва - Свободные чтения. Составитель Лев Оборин

Но если нет гарантий чего-то,
Я возьму гарантии Ничто.

Я молюсь ростовщику
Всемирного банка пустот,
Отмеряющего Ничто.
Я инвалид
Своих смертельных
Валют.
Как миндальный Дали
Я высосу динамит
Безверия.
Озверевший верблюд
Как Берию
Выблёвывает либерал…
Как империю,
Которую не выбирал,
Ибо всё – «грехи»
Хохочущих «холокостов».
Когда б не стихи,
Какой там Васильевский остров!

Это метафора,
От которой дурно.
Как от цитируемого
Гуманистами постмодерна
Адорно.

Мне разорвано дырами,
А вам культурно…

Как Вергилий в безверии говорлив,
Так вербы вербуют рабов, ибо это весна
Обвивает наручниками каждого, кто здесь жив.
Авторитарны леса есенинщины, берёзовые стволы,
Заборы лесов,
Болота томных смертей.

Я люблю эту вышку,

Пулю,

Окно,

Засов.

Ты завидуешь Герою,
Морги рыщут впереди.
Что же сделают с тобою?
Ничего уже не жди.

Вроде молод, вроде мальчик.
Время есть, но в нём Ничто.
Твой Писатель, твой обманщик,
Шмель ласкающих пустот.

Повторяешь: «Всё в порядке»
День за днём, за ночью ночь.
Ты лежишь в своей кроватке.
Кто я, чтоб тебе помочь?

Я никто, опасный чёртик,
Твой отвергнутый дружок.
Что б я мог тебе испортить?
Всё исчезло, что бы смог.

Что осталось в жизни, мальчик?
Мама, книжки и вино.
Как же так? Что это значит?
Значит то, что всё равно.

Одеяло. Книжка. Кошка.
Твой писатель, твой герой.
Что же он не смог немножко
Дольше, дальше быть с тобой?

Он уехал за границу,
В санаторий или в ад.
Он уже не возвратится,
Красной армии солдат.

Кандидат в ады, диктатор,
Ленинградский почтальон.
Кто же будет виноватым
В одиночестве твоём?

Ты завидуешь Герою.
Морги рыщут впереди.
Я один хотел с тобою,
Ты ответил мне: «Уйди!»

Я ушёл, я укатился —
Твой послушный, скучный мяч.
Рядом люди или числа.
Тише, Танечка, не плачь.

А просто мы друг друга не любили —
И умерших своих не хоронили,
И раненых своих не забирали,
Когда бежали в страхе по спирали
(А те, кто закричит – ну, что вы, что вы, —
Да почитайте, милые, Толстого!)
А просто мы себя считали грязью,
И не жалели плачущих ни разу,
И добивали радостно лежачих,
И родину, как загнанную клячу,
Лупили по глазам и тощим ребрам,
Но каждый сам себе казался добрым.
Мы лес свели и отравили воду
И умного загнали – вот он, вот он!
И мальчиков по тюрьмам рассовали,
И все бросались стыдными словами,
Все думали – не кончимся, поди-ка, —
И глядь – земля пуста и ветер дикий,
И дым. И носом шмыгает мальчишка:
Да ладно-ладно, кончились почти что.

Вот он, спаситель страны, которой не до спасенья,
Вот поводырь костей, лежащих в грязи весенней,
Плачущих – назови каждую! – ждущих ласки,
Это ль не danse macabre, русские пляски.
Это ль не житие – тюрьма, клевета, опала:
Нечего различать в шорохе листьев палых
Смутные голоса, контуры тел простертых,
Нечего вызывать канувший остров мертвых.
Вышиты палачи заново на знаменах,
Лучше уж помолчи – нынче не до клейменых,
С рваной ноздрей, дырой круглой в затылке – видишь —
Музыка, пир горой – вот где у них твой Китеж!

Ладно. Горит свеча в мокром лесу над ямой.
Жертвы и палача горючими именами
Воздух пропитан, мох, серые корни, хвоя.
Слово-то – Сандармох – сонное, меховое.
Только б одну сберечь свечку, теряя силы —
Чтоб миллионом свеч вспыхнула вся Россия.
Неба не видно, стен – всё убиенных тени:
Рано еще – с колен.
Надо бы – на колени.

Как я люблю вас, современники,
Чьи косточки еще не ломаны,
Не знающие бед, ремейками
Злодейств – не согнанные толпами

В подвалы. Мальчики и девочки,
Люблю вас, петеньки и катеньки,
Еще не ссыпанные – мелочью
Из волосатых лап – на каторги.

Как я люблю вас, современники,
В тенечке ждущие под соснами,
Когда из вас навяжут веники,
Когда засыплют вас доносами,

Напишут «ВРАГ» большими буквами,
Везя дорогами разбитыми
Туда, где вы, почти не пуганы
И, в сущности, почти не пытаны,

Пред окровавленною стенкою
Погасите улыбки-лучики.
Как я люблю вас, современники,
Мои случайные попутчики!

Мы будем счастливы назло
Звереющему веку,
Мы сквозь морозное стекло
Увидим Марс и Вегу.

Когда же будет отменен
Мирок наш и развеян,
Еще друг другу подмигнем,
Уверена – успеем.

Настанет вторник и среда,
Но только от испуга
Не дай нам, Господи, предать,
Не дай предать друг друга.

Когда во двор нахлынет рать —
Убийцы, отморозки,
Не приведи нам выбирать,
Кого спасать, кого отдать —
Нарезать на полоски,

Которому из двух детей
Сберечь кусок последний.
А воздух от дурных вестей
Густеет – и от бредней,
И в комнате полно гостей —
И башмаков в передней.

Но будь сегодня начеку:
Как знать – перечеркнув строку
Проспекта, взяв налево,
Быть может, тянется к звонку
Уже – как пистолет к виску —
Усталый ангел гнева.

Как дивное дитя, чьи ножки в серебре,
Пошатываясь, снег пошел в ночном дворе,
У лестницы топчась, теряясь в трех столбах,
Улыбкою сквозной блуждая на губах
И трогая избы бревенчатый ковчег,
И сумку на крыльце, и магазинный чек.
Бушует мышь в стене, в углах клубится тень,
Коротенький огонь меж обреченных тел
Выхватывает то поленницу, то мост,
То остров на реке, то брошенный погост,
То церковь, как свечу, стоящую в полях,
То пестрый половик на крашеных полах.
Под утро снег устал и выбился из сил,
И купола задул, и губы погасил.

Вот он плывет над нами – призрак, Бессмертный полк,
В гулком «Ура!» – как будто грохот «Катюш» не смолк.
Дедушки черно-белые, глянцевые отцы,
Ветер лижет их лица – на палочках леденцы.
Все мы на запах Победы слетаемся, как на мед,
И мертвецы над нами тихо плывут вперед,
В будущее. Молчали деды – придя с войны.
Внуки пригубят крови дедовой – и пьяны,
Столько ее разлито – рядом ли, вдалеке —
Все мы стоим по шею в теплой ее реке.
Волны ее упруги: здесь, посреди реки,
Все поневоле братья, на берегу – враги.
Завтра пойдут колонной дети – и встретит их —
Черной икрой ОМОНа площадь: не для живых!
Вот сгорят они в танке, примут последний бой —
Мы их наденем на палки и понесем над собой.
Будем любить их нежно, в мутном глазу – слеза,
Будем любить их – павших, ну а живых – нельзя.
Вязкое солнце льется, брызжет багряный шелк.
Главная наша надежда – мертвых засадный полк.