Array Антология - Венеция в русской поэзии. Опыт антологии. 1888–1972

И как потом, благословив стихию,
Во времена крестового разгула,
Твои купцы уплыли в Византию,
Где их хранила золотая булла.

Когда же пальцы тонкого Беллини
Сжимали кисти бережно и плотно, —
Какой восторг рождающихся линий
Узнали обнаженные полотна.

И сколько муз непознанных и граций
Открыли чьи-то бешеные пытки —
Теперь под колоннадой прокураций
Не верят в ядовитые напитки.

Но я люблю сквозь старые атласы
И сквозь давно не ношенные цепи
Смотреть на искривленные гримасы
И на разврат твоих великолепий

И опускать в исчерпанные бездны
Своих корней извилистые ткани,
Пока дракон, ревущий и железный,
Не оборвет моих очарований…

Любовница случайных королей,
Аркадами дрожавшая над ними,
Рожденная Лукавым и Святыми
И вскормленная грудью кораблей —

Сегодня я по прихоти твоей
Был Тассо, Тицианом и другими,
Пока усталый день, приблизясь к схиме,
Не бросил в воду зарево кудрей.

Теперь сквозь ночь бесцельна и понятна
Резьба колонн, похожая на пятна,
И над дверями ласка львиных лап,

Как будто мир в тончайших нитях хмеля!
И рыцари широкополых шляп
Идут в альков к Мадоннам Рафаэля.

Вновь запах моря веет от алькова,
Неповторимо радости тая,
Как будто волосы ты выжимаешь снова —
Ундина вечная, Венеция моя.

Глаза смежу – и ты мне будешь сниться,
Плывя в стекле застывшего зрачка,
Рыжеволосая и пышная блудница
С полночным стуком каблучка.

Какими тайнами твои владели дожи,
Чтоб столько сладости и мук,
Века, волнующие дрожью, —
Включить в твой каменный сундук.

Ты спишь, Роскошная, как и в былые годы —
Земных владычица сердец,
И ночью зеркало наводит
Луна на спящий твой Дворец.

Морская пленная царица,
С которой кто б сравниться мог,
Кидаешь в море из темницы
Свой пенный кружевной платок.

И племя скучное туристов
В гондолах вслед ему плывет,
Но тот рисунок серебристый
Оно вовек не разберет.

Твое лицо покрылось дрожью —
С лагуны ветер шлет волну.
Тебя лишь лев постигнуть может,
Глядящий с башни в глубину.

1.
Скукой нежною скучаю
Я всю ночь, часы считая,
О, Венеция, немая…

Где-то песня оборвалась
И весло в воде ласкалось,
Что-то тщетно вспоминалось.

Что-то плачет, что-то гложет,
Тишина мне не поможет,
Сердце вспомнить все не может.

У San Giorgio Maggiore,
Где не так далеко море,
Потерял я свое горе.

2.
На гондоле уплывали
И печали вспоминали,
Говорили, говорили —
Солнце с песней проводили…

Солнце в море утонуло,
Ты усталая уснула,
А Венеция сияла
И меня в себя влюбляла…

И когда ты вдруг проснулась,
Когда мы домой вернулись,
Я не знал, зачем с тобою
Плыл я долго под луною…

Царьградских солнц замкнув в себе лучи,
Ты на порфирах темных и агатах
Стоишь, согбен, как патриарх в богатых
И тяжких ризах кованой парчи,

В деснице три и в левой две свечи
Подъемлющий во свещниках рогатых, —
Меж тем как на галерах и фрегатах
Сокровищниц початки и ключи

В дарохранительный ковчежец Божий
Вселенная несет, служа жезлам
Фригийскою скуфьей венчанных дожей,

По изумрудным Адрии валам;
И роза Византии червленеет,
Где с книгой лев крылатый каменеет.

Над лунной негой волн, в ладье, под тайной маски,
Моя Печаль поет при плеске баркарол,
И лютни звон струит свой палевый Пактол
В опаловую даль, где, млея, тонут краски…

Моя Печаль молчит, бледна от нег и пляски;
Ей плещет буйный хор с ликующих гондол;
Жестокость в кудри ей, с извивом жадной ласки,
Вплетает алых роз стожалый ореол.

Но Жалость юная с подругой делит розы,
Багрит венец лилей и льет с улыбкой слезы…
А с брега, мертвый взор вперив на дальний челн,

Тень, погребальные влачащая одежды,
Белеет, – и на зов покинутой Надежды
«Прости!» – звучит ответ над лунной дремой волн.

В ладье крутолукой луна
Осенней лазурью плыла,
И трепет серебряных струн
Текучая влага влекла —
Порою… Порою, темна,
Глядела пустынная мгла
Под нашей ладьей в зеркала
Стесненных дворцами лагун.

Не руша старинного сна,
Нас гóндола тихо несла
Под арками черных мостов;
И в узких каналах со дна
Глядела другая луна,
И шелестом мертвых листов
С кормою шепталась волна.

И Та, что в тебе и во мне
И розой меж нами цвела,
Сияла, как месяц, светла,
Порою в ночной вышине,
Порою в глубокой волне;
Таилась порою, и мгла,
Казалось, ее стерегла;
Порою лучилась, бела,
В небесном, воскресном огне.

Над бледным саваном недвижимой лагуны,
Мрача покой небес и млечный кругозор,
На брег отчаянья дерев нагой позор
Зовет уснувший гром и летних гроз перуны.

Угрозой черною над краем черной дюны
Стоит зима дубов, и в страхе ловит взор
Окостенелых мышц чудовищный узор,
Ожесточения страдальческие руны…

Чуть плещет низкий вал в прибрежном тростнике.
Вися над бездной, челн колеблет вдалеке
Свой образ, вод стеклом незримым отраженный.

И, тенью царственной означив небосклон,
Встает туманный град в дали завороженной,
Как гордой памяти неусыпимый сон…

[В голубом эфира поле
Ходит Веспер золотой, —
Старый дож плывет в гондоле
С догарессой молодой.]

Догаресса молодая
И печальна, и бледна,
На лагуны взор бросая,
Смутно думает она:
«Пусть в любви немало горя, —
Без нее не красен свет,
И с самим супругом моря
В пышном блеске счастья нет»,
И грустит, еще не зная,
Чем ей мрачный рок грозит,
Догаресса молодая,
И угрюмый дож молчит.