Валентина Мясникова - Холод омута. Сборник стихотворений. Книга пятая

Он возвращался к Нептуну,
Весь чудным светом облечённый.
Всё было словно наяву,
Ввысь её взгляд опустошённый.

Над нею тьма черным-черна,
Наружу с губ стенанье рвётся.
Зачем тревожишь сны, луна,
Пусть об ушедших боль уймётся.

Окольцованная лесом деревенька у реки,
Глухомань и бездорожье – от райцентра далеко…
Здесь охотой промышляют, да рыбалкой рыбаки,
Беднота во всех подворьях – выживают, кто как мог.

Нет больницы, почты, школы – всё за «тридевять земель»…
Вместо доктора знахарка не даёт им помереть.
Роды, сглаз, болезни, вывих… обращались люди к ней.
Не обходится без слухов, хочешь, верь тут или нет.

Будто ночью к той знахарке, как обычно, в двери стук,
Она, крикнув «не-за-кры-та…», в ступе травушку мельчит.
Гость настойчиво стучится, но не входит в дом и вдруг,
Она слышит голос властный: «Ме-ня на-до при-гла-сить…»

«Так в чём дело, проходите… мне людей дал Бог лечить».
В мыслях у неё мелькнуло: «Экий каверзный больной».
Видно шёл к ней издалёка, знать, не помогли врачи,
Подкрутив фитиль поярче, видит взгляд его стальной.

С керосиновой лампады копоть лижет потолок…
Тень не падает от гостя, замечает вскользь она.
То «Воланд» по её душу… от догадки к сердцу ток…
Он суёт ей свиток в руки, снизу подпись «Сатана».

Ну, она не лыком шита, развязала кошелёк,
Что за поясом хранила, там из мака оберёг…
Сыплет демону на пятки, взгляд его огонь исторг,
Вмиг пред нею тенью сгинул, ей под ноги свиток лёг.

Будто охнула избушка, свиток как живой в руках…
Коль нечистый лезет в душу, не минует её смерть.
Вторит мысли ей кукушка, встали стрелки на часах,
Шепчет на воду знахарка: «Не дай, Боже, умереть…»

Кружит голову дремота, беспокоен сон её,
Видит смерть у изголовья с остро точеной косой.
Свиток кровью смерть кропила, внутрь вогнав ей остриё…
Душу вынула из тела под глубокий выдох «о-о-о-й»…

За чертою… у Воланда стала знАхарка служить,
Помогает на закланье души смертных обнажить.
Людям эта деревенька больше не принадлежит…
Здесь в обличье человечном дух коварства, злобы, лжи.

Ещё в давние года хутор здесь обосновался.
От него с полкилометра через лесополосу
За оградою резной дом боярский красовался.
Та усадьба в завещаньях переходит по родству.
Дом обходят стороною, много слухов вкруг него…
Будто каждый из наследников – потомственный колдун.
Будто люди в полнолунье, ни с того и ни с сего,
В никуда идут из дома, в семью принося беду.

В ночь на пятницу тринадцатое был ведун взбешён,
С каждым разом спрос у дьявола всё строже с колдуна.
В этот раз невинной деве путь последний предрешён,
А у девы Ангел сильный – «мать в рубашке родила».
Ночь, сиреневым туманом завораживая взгляд,
Протянув объятья к деве, обволакивает сном.
У ведьмака для девицы за чертой дорога в ад,
Колдовством её тиранит, манит в свой боярский дом.

Дева сонная с постели открывает в полночь дверь,
Шаг, другой во тьму густую под собачий жуткий вой.
Зов буравит перепонки, слух и взгляд стаёт острей,
Как анчутки всюду кошки – впереди и за спиной.
Словно зомби шла к ведьмаку, что за лесополосой,
Вся сорочка в лоскуточки о корявый сухостой.
Спотыкаясь, ранит ногу, с окровавленной стопой,
До ручья дойдя, умылась родниковою водой.

Спал дурман сию ж минуту, страх обуял в темноте,
Донеслись до неё звуки клавесина вдалеке…
Ожил лес, виденья всюду, как в театре варьете…
Видя призрачные трюки, дева замерла в тоске.
Как пришла сюда не помнит, лунатизмом не больна,
Она взглядом лес обводит, всюду кошачьи глаза…
Жуть от кошачьих разборок сводит девицу с ума,
На висках её как иней стали за ночь волоса.

Трепет алого багрянца чуть заметен вдалеке,
Чары с утренним туманом растворились без следа.
Там, где дева умывалась, змеи спутались в клубке,
Она, в ужасе отпрянув, добежала до пруда.
Здесь, переводя дыханье, от тропы рукой подать,
Видит дом кирпичной кладки, о котором слух идёт.
Плющ каскадом на фасаде, где от ягод чёрных яд…
Деву будто кто толкает в пруд, где ряска в лоне вод.

Слухи вспомнились невольно, знать, не зря идёт молва,
И окольными путями дева к хутору спешит,
Не то сплетни разнесутся с вида нижнего белья…
Ей потом от разговоров нелегко придётся жить.
Вдруг почувствовала холод, словно приложили лёд.
Пред глазами круговертью закружился белый свет.
Оказалась рядом с домом, где колдун седой живёт.
Плющ врастает в её тело, дева явно видит смерть.

Меж болотом, чащей леса неказистая избушка,
В ней Кикимора и Леший – духов целое потомство…
Над избою вяз корявый, клёкот филина с верхушки,
Этак оборотень Леший возвещает беспокойство.
Вкруг трясины, словно тролли, сухостойные деревья,
Создала их жуткий образ сама матушка природа.
Звуки таинством витают в свете лунного свеченья…
Нечисть вороньём горластым взмыла тучею с болота.

Вьёт Кикимора кудели, колдовство в нить заплетая,
Чтоб в лесу петляли тропы, пряжу, спутав, в лес бросает.
Путь один – через болото, где от смога звёзды тают…
Где для путника в дремоте мох постелью гиблой станет.
Будто лапы динозавров – корни леса впились в землю,
Расплескался на деревья, словно кровь, густой лишайник,
Становились явью духи, облекаясь живой плотью,
Закружило грибника в тот самый лес под звук гортанный.

Распадаются гнилушки под его ногами с хрустом,
Светят фосфором частички, огоньки вселяют страх…
Словно духи неземные очень маленького роста
Лезут в папоротник частый, где сгинут в бежевых кустах.
Стынет кровь от суеверья, видит это он впервые…
Путь-дорогу в чаще леса скрыла напрочь тьма густая,
Как назло поднялся ветер, тучи виснут грозовые,
Голоса как наважденье – звери, птицы, речь людская.

Прячась от дождя под кроной, он себя надеждой тешил.
Да поможет ему Боже, и укажет путь к спасенью.
Челюсть сводит позевота, затуманен взор свой смежил,
Провалился в сон глубокий под осиновою сенью.
Ветер дерева качает всё сильнее и сильнее…
Холод тело обвивает, руки, ноги онемели.
С боку на бок повернулся, сон исчез в одно мгновенье,
Филин смотрит взглядом жгучим на него с верхушки ели.

Камнем вниз сорвался филин, пролетел над головою,
Его клёкот, словно хохот сатанинский леденящий.
Вдруг неведомая сила грибника лишила воли…
Завертелась каруселью пред глазами его чаща.
Резануло болью темя, бьют крылами его птицы,
По щекам давно не бритым две кровавые полоски
Под осиною распятый, ввысь обращены глазницы,
Равнодушен он, спокоен на людские отголоски.