Александр Козлов - Медведь-Шатун

Тьмою окольцованный, гордостью помеченный знает хрестоматию вычурных желаний.
Реформатор сброшенный, пламенем пропитанный неизменный выдумщик пагубных пристрастий.

Абсолютом проклятый, из когорты изгнанный отрицает Жертву разум перевёрнутый.
Именами связанный, до конца не согнутый ждёт когда расколется мир несовершенный.

Злобой размалеванный, желчью перепачканный на подмостках ада пляшет шут гороховый.
Небесами скрученный, выжженный, затравленный к боли не привыкнет гаер бубенцовый.

Смотря на эпилепсию гипербол и метафор,
На взрыв эмоций, перекрученный винтаж,
Я начинаю чувствовать внутри холодный мрамор
И рвотные позывы на артистическую фальшь.

Жонглируя как гирями, трёхмерными словами,
В кульки фасуют высокопарный стон.
Самовлюбленность в позе – перебирает гаммы,
Желаний вычурных под ледяным огнём.

За пафосом скрывается заброшенная свалка,
Сырой туман перекрывает кислород.
Храня свои традиции – затянется удавка,
На шее у того, кто сдвинется вперёд.

Конечно же милей трамваи, бабочки и девы,
Да принцы всех мастей на старых лошадях.
Потрёпанные Хроносом тщедушные напевы,
Патетикой закрывшись – снова на сносях.

Из тканей ночи сшил себе сутану, луну повесил медальоном на груди.
И то ли с дурости, а может быть и спьяну решил сквозь время незамеченным пройти.
И тёмной птицей обреченно следы по утру оставлял. Цвет белый называл я чёрным, цвет чёрный болью осветлял.
Спираль одна! Хоть бойся, хоть не бойся – её витки холодная тюрьма.
Расслабься сердце, разум успокойся – нас водит за руку пустая кутерьма.

Эфемерность знакомых концепций прячет слоёную истину.
Утвержденные миром стандарты заставляют быть толерантным.
Прибитая к полу обыденность стирает живые картины.
Я ломаю дебелые стены между чудом и серым обманом.

Однобокость сплющенных мыслей мне закроет чугунные веки.
Наполняет дремотную полость гротесковых снов вереница.
Сползает с привычного места награждённая силой окружность.
Меняется масса и форма – я хочу в жёлтый дым превратиться.

Угощают липкие тени кисло-сладким сиропом экстаза.
Докучают фальшивой заботой эмиссары пористой ниши.
Обретенные навыки смерти мою тренируют решимость.
Я карабкаюсь по вертикали – в надежде забраться повыше.

P.S Посвящается Карлосу Кастанеде.

Истерики улиц, тротуарные склоки,
Нафталиновый воздух мышей-невидимок
Вдыхали с трудом городские пророки.
Пили копию правды из мутных бутылок.

Они видели страх коронованной твари.
Вскрывали ей брюхо проливной матершиной.
Стучали по чакрам душегубной морали,
Орудуя ловко трёхпудовой дубиной.

Плевали в лицо гуттаперчевой феи,
Престарелой давалке-законопослушной.
Говорили, что родом из Гипербореи
И знают пути в мегаполис воздушный.

Не достучались проповедники в мясо.
Ускользнули слова от хрящей и волокон
И усевшись на спины крылатых пегасов,
Оставили город перекошенных окон.

А трюмы забили трудовые балласты.
Их давно прессовали и взяли измором.
Разделили ведомых на разные касты —
Наградили гробами, облили позором.

Я на розу ветров обменял трёхэтажное облако. На пороге оставил свои загустевшие краски.

Потускнеют без радуги семицветные неженки – бесцветная масса лишённая блеска.

Бирюзовые своды подарил долгожителям неба. Через время прополз на спине каракурта-гиганта.

Сотрясалась в конвульсиях неизвестность-изнанка, чужаков запуская в преддверие
первого пласта.

Здесь чернильное солнце обжигает уставшее тело. Вдыхаю с трудом обезвоженный воздух пустыни.

Расправляют зыбучие крылья песчаные бури, будоражат барханные волны раскалённые джинны.

Молчаливые сфинксы воскрешают древнюю магию. Из беззубых глубин достают первородные символы.

Льют рассветы багровые на бездыханные знаки. Выправляют сутулые спины опальные идолы.

Сыновья Люцифера сжимают в руках ятаганы. Грохот из недр, как отцовское благословение.

Закипают от ярости в предвкушении боя. Кремируют ужас перед началом сражения.

Скоро острые молнии разрежут черту горизонта. По частям расползётся слоёное миросоздание.

Я наблюдаю, как штурмуют солдаты преддверие. Как заработал ускоренно механизм отрицания.

Костями продрогших деревьев ощетинилось скучное утро,
Заскулило от давящих спазмов, соседской возней заскрипело.
Разбрелись по углам-лабиринтам ночные горе-сказители.
Я опять поднимаю с дивана свой помятый шаблон чёрно-белый.

Сажусь в катафалк многоместный, набитый гробами-домами,
На крышках лежат мёртвым грузом ритуальные маски-гримасы.
Арлекины подземного цирка покойникам дарят билеты,
На последнее громкое шоу, где в зверей превратятся паяцы.

С фонарных столбов горбоносых свисают тепличные дети.
Они прятали плюшевых мишек за сценой театра-абсурда.
Не вписались клёклой наивностью в жесткие, взрослые игры.
И ушли с посиневшими шеями на другой конец перехода.

Торгуют собой на дорогах сухопутные Девы-Горгоны,
Истекают слюной ядовитой кудрявые волосы-змеи.
Играют чужими страстями, совершенствуя формулу смерти.
Почитателей хищных промежностей превращают в грязные камни.

Колокольная дрожь безразличия рисует схему распада.
Стреляют в тире без промаха кресты, полумесяцы, звёзды.
Блаженные больше не плачут, одевают парадные фраки,
Растворяются в собственном свете, оставляя сердца на погосте.

Я из крайности в крайность впадаю, выставляя себя на посмешище,
То с зимою никак не расстанусь, то горячие угли глотаю,
То качаюсь по разные стороны, то боюсь потерять равновесие,
То терплю каждодневность постылую, то тротиловой шашкой взрываюсь.

Прикрывают меня чудо-куполом двойники ртутных мыслей бесполые.
Всё твердят, что мы внешне похожи, что родня они самая близкая.
Кроме них никого за спиною – выбор мизерный, верю им на слово,
Потому и без страха ныряю в ночь дремучую, сказочно-вязкую.