Александр Новиков - Стихи. Песни

Из ее сединок тихо
Каждый день не с той руки
Жизнь кроила, как портниха,
Да вязала узелки.

Клок фаты на свадьбе майской
Распустился в нитку-прядь…
Век теперь со мною майся —
На кого теперь пенять.

Так и было. Ждали лета
В тридцать первый майский день.
На четыре части света
Мир дурманила сирень.

Мне тогда подумать можно ль,
Что взамен ее любви
Путь сибирский, путь острожный
Втиснут под ноги мои?

А беда-то вся до точки
И известна, и стара:

За мои куплеты-строчки
Непродажного пера.

Где от боли и от пота
Я душой на части рвусь,
Где хрипит надрывной нотой
Измордованная Русь.

Где сквозь слезы – смех до колик,
Да облава – пес на псе,
И куда ни ступишь, Новик,
Ты – в запретной полосе!

За полшага до крушенья —
Здесь охотник глуп и слеп —
По певцам, как по мишеням,
Лупит сверху, влет и вслед.

Увильнуть от мушки-злючки —
Не стерпеть душе стыда.
Мать-Россия – круг в колючке,
Значит, верно, мне – сюда!

Где земле огромной горло
Давит «малая земля»,
И заздравят звуки горна
Власть брякушек и рубля.

Мне туда, где Честь и Веру
Раздавил плакатный щит,
Где в загонах и вольерах
Совесть наша верещит.

Где гуляет нынче плетка,
Пряник завтрего сулит.
Посбиваю ли подметки
Иль с подметок буду сбит?

Я не свят. И жизнь вторая
Мне в кармане не дана.
Но на эту я сыграю,
Коль играется она.

Коль целы и невредимы,
И красивы до сих пор
Этой женщины седины —
Струн серебряных аккорд.

За женщиной тянулся шлейф —
Синявый дым табачный
До первого угла.
Сорвалось с губ моих о ней
Два слова неудачных,
И женщина ушла.

Висел вопрос в ее прищуре узком.
Продать она себя хотела и могла
На языке любом. Но я сказал на русском.
И женщина ушла.

А я пошел, мурлыча в тон
По городу, где Альпы
Над крышами – горбом.
Где танцовщицы за стеклом
То белы, то асфальтны,
То просто в голубом.

И в кабаке, в дыму, в проходе узком
Мне пела у стола взахлеб и догола.
И даже позвала. Но я сказал на русском.
И женщина ушла.

И был я нем. И был я зол.
И ухарем бездомным
Из потного стекла
Чужое пойло, как рассол,
Хлебал в дыму бездонном.
И выстыл, как зола.

И в руки мне ломилась грудью блузка.
Кривлялась и врала. Метала и рвала.
И на углу ждала. Но я сказал на русском.
И женщина ушла.

Жил-был город под любовью
Без печалей и скорбей,
Шумно за его здоровье
Пил из лужи воробей.

Каблуки нескладной дробью
Мостовые били днем.
Жил-был город под любовью.
И я жил, конечно, в нем.

В небе клякса – голубь сизый —
Он мне писем не носил,
Но про девичьи капризы
Ворковал, что было сил.

В облака-сюиминуты
Он врывался так легко,
И казалось, вот, споют вам
Ангелки из облаков.

А в кармане слепо очень
Жил-был нож-грозоживот —
На кого и кем заточен,
Даже черт не разберет.

И лады как анфилады —
Рельсы-шпалы в добрый путь —
Приводили куда надо,
Хоть хотел – куда нибудь.

Где так нервно и так сладко,
В губы локоном маня,
В дневнике ее закладка
Грела строчки про меня.

Лужи ссохнут. Стиснет ворот.
Пыль осядет на ноже.
Под любовью жил-был город.
В небе. В музыке. В душе.

Нарисуй, художник, меня,
Пририсуй гитару мою.
Вот она висит, пыльная,
Я больше под нее не пою.

Не потому, что в ней жару нет —
Спит тишина на струне —
Время нас всех не жалует —
И вот она – на стене.

Нарисуй, художник, ее,
Чьи казались морем глаза,
Как под ту гитару поем —
Петь ей под другую нельзя.

Шорохи темных комнат,
Шепот навсхлип в ночи —
Все та гитара помнит
И молча с гвоздя кричит.

Нарисуй, художник, капель,
Что по окнам нотами бьет.
Где она, красотка, теперь,
И под чью гитару поет?

Как это все знакомо —
Холст оказался мал.
Может, остался омут,
Где я еще не бывал?

Жил да был,
Ни дня того не боле.
Жил да был,
Бродил вином все дни.
Была тюрьма, но к ней была и воля,
И били вместе в голову они.

Жил да был,
Терновником кромсался.
Жил да был,
На кулаках – без зла.
Бренчал и в омут с головой бросался,
А в каждом омуте любовь жила.

Табак выгорает так сладко,
И бродит вино в голове,
На сцене танцует мулатка,
И вечер необыкновен.

Горланят безмозглые чайки,
Вцепляются в гриву волне.
Встречайте, встречайте —
Я русский блатной шансонье!

Я вырвался за море сине
И в шляпе из пальмовых крон
Хлещу и грущу по России,
И мне не хватает ворон.

Что снег на погостах глотают,
Что воду лакают из луж.
А так же вон той не хватает,
Что за море выпустил муж.

Здесь воздух в цикадовой фальши,
И тесно уже на столе.
Я с каждым стаканом все дальше
К родной улетаю земле.

Мечтаю, как сяду в кутузке
И как из нее убегу.
Я русский. Я русский…
А значит, здесь жить не смогу.

Ах, как здесь тепло,
да не хватает дрожи.
Ах, как здесь темно
в свете фонарей.
Ах, так здесь вино —
папуасов дрожжи.
Ах, как мне хмельно.
А Родина хмельней.

Хор трезвонных звуков скомкан —
Бьет собой во все концы.
Слева – колокол негромко,
Справа – треньком бубенцы.

Бубенцы вопят во славу.
Дышит колокол мольбой.
Мне налево ли? Направо?
Мне на выбор – звон любой.

Выбрал, да и выбрал
Я из этих двух,
Вырвал, да и вырвал
Окаянный слух.

Колоколу дать бы
Бить со всех концов.
Но на радость свадьбы
Как без бубенцов?

Завопят, а звон так сладок,
Как на праздник леденцы,
Из цветов небесных радуг —
Ты вставай под бубенцы!

Но проломит грудь – не больно, —
И прольется через край
Звон хрустальный колокольный.
Ты все слышал. Выбирай.

Выбрал, да и выбрал
Я из этих двух,
Вырвал, да и вырвал
Окаянный слух.

Будут пусть две плети
Звонких у меня —
Пусть мне те и эти
Поровну звонят.