Инна Фидянина-Зубкова - Думки девичьи горькия. Стихи о девушках, феях и нимфах

Ой-о-ой, ведь папанька будет ругаться,
а маманька по полу кататься!
Уходи-ка подальше Михайло,
моего деда не видел ты хайло!

«Тьфу на тебя, дура деревенская!»

Ой да несчастная я, честная!
И зачем бог мучился:
делал меня мученицу?
Пойду-ка, утоплюсь я в корыте.

– Голову свою не простудите!

Да кто ж это опять мне плакать мешает?

– Борька-хряк с корыта вещает!

Тьфу на тебя, Борька, сто раз тьфу!

– Доплюёшься, замуж не возьму!

Я проснулась и поняла:
совесть с планеты ушла,
совести больше нет —
закрылась она на обед,
в синем море купается,
а людьми и вовсе не знается,
в чаще сидит иль на небе.

И пока наши мысли о хлебе,
о домах, о яхтах богатых,
совесть ушла виновато
и больше уже не вернётся.
Она над нами смеётся
где-то в чужих мирах.

Вот я сижу на сносях.
Кто ж у меня родится?
Без совести где пригодится,
куда пойдёт и зачем:
за золотом, к власти… «Почём
нынче совесть?» – скажет,
а если скажет, повяжут
и кинут в темницу, да, да!

Ведь совесть ушла навсегда
и никогда не вернётся.
Ладно, раз мать твоя не сдаётся,
то и ты расти, мой сынок,
как в поле бессовестный колосок.
Беги, разыщи нашу совесть!
А я напишу о ней повесть.

На дне колодца лежала любовь.
Я её вновь и вновь
не поднимала:
боялась вспугнуть, ведь немало
её от меня улетело.

Вокруг колодца несмело
я кругами ходила,
внутрь заглядывала, отходила.

А дома уже подумала:
«Какая ж я все таки умная —
каждому Антошке
досталось от меня понемножку!»

И вот последний Антошка
не очень то и рассердился,
когда от меня удалился.
Я вздохнула свободно:
вот она ваша любовь – проходит!

Проходящая любовь проходила,
я сама себе тихонько говорила:
«Какая девочка я разумная —
не прыгнула, как полоумная
на дно непростого колодца!»

Ну почему же прыгнуть так хотца?

Если Арктический Воин
обиделся навсегда,
то девочка-невидимка
не будет смотреть никогда
на эту тяжкую тяжбу,
на эту зыбкую зыбь.

Девушка-невидимка
сможет про всё забыть,
а также прощать не прощая
и не любя любить.

Женщина-невидимка
сможет в себя влюбить
города и народы,
неведомые пески.
Тебе понять это тяжко?
Значит, к ней не ходи!

Не ходи, она не полюбит
твои тревожные сны.
Она полмира погубит
от собственной простоты.

Её шокирует чудо,
её умиляет ложь.
И если она что забудет,
того уже не вернёшь.

Бабушка-невидимка —
это, наверно, я.
Перебираю числа:
в них лишь слова, слова…

Предпоследние денёчки
между миром и войной.
Напишу… одни лишь точки
между мною и тобой.

Вот хожу, считаю правду:
сколько в мире было зла?
Всё пусто, несправедливо.
У меня болит спина.

Ничего уже не свято,
кроме этих островов.
Я не клята и не мята,
просто мало в мире слов.

Я не верю в наше счастье,
у меня ведь нет и платья,
нету у меня и слёз,
а без слёз ты не возьмёшь.

Всё, прощай! Письмо ушло,
в душу снега намело,
я любила острова
и немножечко тебя.

*
Это милому письмо.
Не смотрите, что оно
не любовно и не свято,
так, в преддверии утраты.

Каждый на этой планете мужчина
мог бы быть моим мужем,
чёртом и даже сыном.

– Но на кой ляд мне такой нужен? —
говорила я мрачно. —
То турок, то арапчонок
и даже сватался негритёнок.
Куда же, скажите, деваться
мне, татаро-монголочке?

Сяду-ка я на лодочку
и подальше от этого края,
туда, где я не узнаю
в каждом проходящем мужчине
чёрта, сына и даже мужа.
На святую звезду Андромеду,
короче, пойду и поеду!

И скажут мне там: «Ну здравствуй,
будь с нами ты лаской,
да хоть медузой Горгоной,
но хотим от тебя одного мы:
чтобы ты была нам женою,
дочкой, мамой, свекровью.
Иди-ка пройдись, родная,
тебя кто-нибудь да признает!»

Мы совсем не виноваты
в своей жажде бытия.
Вольно, вольно иль невольно
погибаем. Всё не зря!

Длинноногими шагами
мы идём куда-то вдаль,
длиннорукими умами
загребаем – что не жаль.

А ты нарисуй мне бой
самый кровавый такой,
и я в том бою тону.

Затеяли мы игру
из непролазных мечаний,
встреч, побед, расставаний.
Зачем же нам так сгорать?

Ты положишь меня на кровать
и мы вместе уснём.
А ночью сгорю я огнём
нашей ненависти и любви.

Я на небе, лови приветы мои,
и спеши ко мне, милый!
Я тебя недолюбила.

Зареклась я рассказывать сказки,
в сказках слишком уж яркие краски,
в сказках чудо, герои смешные!

Нет. У меня лишь мысли больные
и фантазии не о принцессах.
Я полем пойду и лесом,
дойду до своей старой хаты.

Там мужик сидит лохматый,
курит, рычит и плюётся
в руки мне не даётся.
Я его не гоню. Устала.

А как всегда, села, встала,
занавескою зло занавесила,
поклоны себе отвесила:
«Спасибо тебе родная
страшная в бою была,
теперь смешная.»

Вот и всё. Закончена сказка
никакая я не Златовласка.
На носу война, то ли слава.

Я чужую душу не крала,
а свою уже еле несу.
Не к добру это, не к добру.

Пускай все думают,
что я умерла, неважно,
потому что кораблик бумажный
запускается молча.

Где те волки,
что перегрызли мне горло?
Я не смолкла,
мой голос – мои же руки,
которые пишут и пишут без скуки
эволюцию нашего мира!

Я б помирила полмира
своею бравадой.
Ах, о чем вы, о смерти?
Не надо.

Посижу, погрущу, подумаю:
а вдруг я самая умная?

Но что-то со мной не махаются,
не ссорятся и не ругаются.
А посему понять невозможно:
загадочная я или сложная,
корявая или складная,
видная иль неприглядная?

Посижу, погрущу, подумаю,
думу такую надумаю:
как ни крути, ни верти,
а замуж зовут, так иди.