Алекс Брут - Беспорядок

Все, что помнится Маше из детства, —
темнота в неуютной спаленке,
пес облезлый, что выл по соседству,
и отец, постоянно пьяненький.

В младшей школе – картины мрачные:
«обученье искусству быть смирным».
Стопки прописей, числа двузначные
оплетали ее рекурсивно.

В старшей школе – главные опыты:
ощущения юной женщины,
опасения, страхи, хлопоты,
первый парень с руками военщины.

Институт не принес что-то новое.
То же самое, чаще и больше.
Опыт множился, стал основою,
как росток, сквозь асфальт проросший.

Время шло. И циничней, и старше
та, что бегала в бантиках в «сталинке».
Но осталась все той же Машей,
ненавидящей тьму в узкой спаленке.

Говорить бы с тобой о любви
на почти безупречном французском
в полутемном кафе. Vis-à-vis.
В воскресенье, за столиком узким,
ощущая всем телом, момент
единения с шумным Парижем.
Чтобы ты мне шептала «je t’aime»,
становясь в откровенности ближе.

Но столкнулись случайно в толпе,
в переходе метро, на Гостинке,
и расстались, продолжив свой бег
по известным до боли тропинкам.

Появляясь из темноты,
корабли возвращались домой.
Их не ждали.
И только ты
разрезал маяком прибой.
Ты надеялся десять лет,
что вернутся в свой порт моряки.
У тебя был один ответ:
«Нужно верить в себя и в других.
И в молитвах просить за тех,
кто ушел.
Заклинать помочь.
Зажигая огни в черноте,
освещать силой веры ночь.»

Кораблям остается чуть-чуть,
Успокоится тот, кто ждал.
Трапы спустятся. Долгий путь
завершится. Земля. Причал.

Забери меня отсюда.
Просто забери.
Липкий быт с горой посуды
выел изнутри.
Здесь уныло и квадратно.
Вечно грязный снег
удаляет безвозвратно
мысли о весне.
Здесь молчат без остановки
или чуда ждут,
обсуждая заголовки
с курсами валют.
Здесь отравлен даже воздух.
Тишина, как шум.
Может быть, еще не поздно.
Забери. Прошу.

Я входил в квартиры незваным гостем
и всегда садился лицом ко входу.
Наблюдал, как спирт на десятом тосте
прекращал пьянить, превращаясь в воду.
Я встречал людей безупречных внешне,
но насквозь прогнивших от влажных сплетен.
Я встречал святых и пропащих грешниц.
И вторые больше знают о свете.
Мне казалось, что возраст приносит мудрость.
Но по факту – все те же смешные мысли;
лишь асфальт под ногами истерся в пудру
и на таймере жизни другие числа.

Новый Год – необычный праздник,
словно пазл обещаний разных.
Каждый третий подвержен мании
всех друзей уверять заранее:
«Стану с первого лучше и выше,
Буду бегать и встану на лыжи…»
В голосах нет ни ноты фальши:
«Надо было меняться раньше!»
Но второго уходят надежды:
«Everything in It’s Right Place».
Как прежде.
Много пьют, не сидят на диетах,
так же курят с утра раздетые
на балконах большого города
в ожидании Нового Года.

– Почему же тебе не спится?
– Слишком много пустых забот.
В голове диаграммы, таблицы,
и никак не кончается год.
– Подожди, остается немного.
Два прыжка – и наступит январь.
Он с вещами стоит у порога,
с нетерпеньем глядит в календарь.
Значит скоро зажгутся гирлянды,
будет время бенгальских свечей.
И наступит год… Яшмовой панды?..
Не знаток я подобных вещей…
Засмеявшись, прошепчешь: Собаки.
– Да хоть белки, чуть-чуть потерпи.
– Обещаешь, что это не враки?
– Обещаю любимая, спи.

Стартуют сезоны скидок:
товары уже на полках.
А я с отрешенным видом
сижу – наряжаю ёлку.

За стенкой скандал и ругань.
Соседи грызутся, как волки, —
они разлюбили друг друга.
А я наряжаю ёлку.

Игрушка упала с ветки.
Вздыхая, сметаю осколки —
она была старой и редкой…
И вновь наряжаю ёлку.

Зима сбила все ориентиры.
Есть компас в руке, но что толку?
Поэтому в старой квартире
сижу – наряжаю ёлку.

Невозможность того, что случилось вчера,
объясняется рядом вещей:
мы сумели увидеть пределы добра;
мир – сложнее, чем камень в праще.
И, возможно, он даже не стоит тех жертв,
что покорно кладем на алтарь.
Так не плачь обо мне на шестом этаже,
если осень зажжет свой фонарь.
Но такие серьезные лица в метро,
словно каждый здесь чувствует боль.
В крепко сжатых губах ты читаешь: «Не тронь!»
и мне кажется, в этом вся соль.
Я бы мог их учить улыбаться весне,
но утратил давно этот скилл.
Если время пришло, то не плачь обо мне —
я был счастлив и даже любил.

Это было хорошее время.
Время дерзких и честных поступков.
Мы дружили совсем не с теми —
так считали родители. В сутках
не хватало часов. Мы были,
как волчата, что в стае злее.
Помню, мама сказала: «Приплыли.
Сын-шпана.» И осела, белея.
Мы любили дурацкие песни,
лишь бы только не нравились папам.
Короли неопрятных лестниц
пили дрянь из горла и залпом.
Нам казалось, мы знаем больше.
Мы кричали об этом, пели.
Только время работает тоньше —
бунтари, как один, повзрослели.
Вот и смотрим на новое племя
непокорных, как в темные воды,
вспоминая прекрасное время.
Время искренних слов и свободы.

В сером городе жил человек,
был таким же, как город, – серым.
И смотрел из под серых век
серым взглядом. Во всем знал меру.
Он работал на серых людей
за зарплату, конечно, серую.
Был поклонником серых идей
и гордился своей серой верой.
И с женой серой мышью растил
очень серых, спокойных детишек.
Не стремился, не тратил сил,
не пытался подняться чуть выше.
Не был против и не был за —
встретил старость в сером костюме.
И однажды, закрыв глаза,
незаметно и серо умер.

Я обещаю ничего не обещать,
не рассуждать, как сноб, о джазе и о книгах.
Давай сегодня просто танцевать.
Давай оставим легкую интригу.
Не говори, как много шансов у меня.
Пускай ведет нас вечер в неизвестность.
В молчаньи можно многое понять,
ведь в нем присутствует особенная честность.
А сложится ли магия? Плевать.
Об этом думать – получить похмелье.
Давай сегодня просто танцевать?
А флирт не будем делать самоцелью.