Александр Кованов - Вешки. Трагедия русской деревни

Всем… Невиновным и грешным,
стало быть, братцы, хана!

Люди кричали: «Побойтесь
Бога! Откуда зерно?
Надо – ищите и ройтесь!
Но не найти все равно
вам трёхпудовых запасов
ни в закромах, ни внутри
брюха… Народные массы
все истощали… Смотри!»

Тщательно, долго искали,
но ничего не нашли…
А, как устали фискалить,
в ход кулачищи пошли,
и сапоги, и приклады,
и матюги заодно:
«Где же вы прячете, гады,
мать вашу, это зерно,
что продотрядцам умелым
сроду его не сыскать?

По уголовному делу,
всех – под статью, вашу мать!»
И, как урок, для острастки,
чтоб дурака не валял
больше народ, лично Раскин
в гневе троих расстрелял.

Все поначалу бодрились,
думали: «Сладим с бедой!»

…за зиму съесть умудрились
всё, что казалось едой:
клей, ремешки, и коренья,
что накопали, траву…

…к Сретенью вспухла деревня…

…и побрела наяву
бледная Смерть по подворьям
и просторам земли…

…и на погост, на угорье
полупокойники шли…

…шли, и ложились к могилам —
головы к предкам склонить…

У голодающих силы
не было, чтоб хоронить
тех, кто сподобился Богу
душу тихонько отдать…

«Сколько же ждать нам подмогу?
Сколько ещё голодать?»

Голос народного стона
весь воедино собрал
Шолохов… С тихого Дона
Сталину лично писал.

Сталин ответил: «Напрасно
вы так волнуетесь. Там
голода нет. Всё прекрасно.
Меры приняв по местам,
мы разберёмся сурово
с теми, кто слух распустил…
Будьте, товарищ, здоровы!
Добрых свершений и сил»

Тех, кто нашёл хоть немного
в поле худых колосков,
Раскин наказывал строго.
А приговор был таков:
«Три колоска? На три года
трудлагерей по суду».
…Так «помогали» народу
в эту лихую беду…

Беглых ловили повсюду
и, по этапу – в КарЛАГ.
Сколько погублено люду
к тридцать четвёртому… Враг,
к нам приходивший с войною,
столько за раз не губил…

…Что сотворил со страною
тот, кто людей не любил —
стало огромным секретом
века двадцатого… Но…
Но перед Богом ответа
не избежать все равно
ни палачам безымянным,
ни палачу-усачу
с бандой его окаянной…

…Плачу…
Молюсь и молчу…

Сгублено голодомором
ради высоких идей
этой проклятою сворой
семь миллионов людей…

Волей «отца всех народов»
(чтоб ему в пекле гореть!),
Вешки в голодные годы
вымерли разом на треть…

Так, на подорванной вере,
Вешки воскресли… Село
выжило, по крайней мере,
и не пропало… Смогло
заново силой собраться,
как и бывало всегда…

Где ж мужику расслабляться?
Пахота, сев и страда —
Троица жизни крестьянской,
голод – двоюродный брат…

Вешкам, как помощь, германский
трактор прислали… Не рад
был только мёртвый, пожалуй,
этой машине в селе.
…Так грохотал, что дрожало
самоё сердце в Земле…

Улицы Вешек одели
в праздничный яркий кумач.
На колокольню воздели
«символ» – сусальный калач.

Двинул на митинге Раскин
речь о совместном труде,
жизнь превращающем в сказку
с техникой новой везде.
Что заживётся крестьянам
в индустриальной стране
весело, сыто и пьяно,
будто бы в сказочном сне.

Будут машины работать:
землю пахать и доить.
Смогут рубаху заштопать,
и молоком напоить
малых детей в колыбели…
Бороды даже побрить!
Что это всё, в самом деле,
Сталин сумеет внедрить.

Бабки шептались: «Народу
Сталин в беде не помог…
Это не сбудется сроду!
Снова надуть под шумок,
видимо, тужится Раскин…
Только старается зря…
Мы разуверились в сказках.
В тех, где восходит заря
светлых времён над Отчизной,
мачехой ставшей для масс…
Нет! Не бывать коммунизму!
А, если… То не для нас…»

Киров убит… И в народе
снова волненье и страх:
«Только наладилось, вроде
жизнь на колхозных паях…»

Вновь надоедливый Раскин
стал на собраньях села
петь об «особой окраске»
нового, страшного зла.
Дескать, троцкистские гады,
скрывшись под ликом «своих»,
сеют раздор… Значит, надо
быстренько выявить их.

И, как на грех, среди люда,
что испокон проживал
здесь… отыскались «иуды»
(помнил бы, точно б назвал
всех поимённо… но время
стёрло, увы, имена…) —
подлое, гнусное племя…
Тех, кого наша страна
много и часто рожала,
как незаконный приплод…

…На поводке их держала
власть, как надёжный оплот —
бывших всегда наготове
выразить гнев, осудить,
чтоб на законной основе,
в лагерь «врага» засадить.

«Правда» писала, что Сталин
был недоволен весьма
тем, что «двурушники» стали
сеять в народных умах
мысли негодные, вражьи,
вредные новому дню.
И, что обязан их каждый
уничтожать на корню.

Чтоб изничтожить прослойки
новых идейных врагов,
он «чрезвычайные тройки»,
первым из важных шагов,
сделал для чистки от скверны,
корни пустившей везде…
С помощью славных и верных
органов НКВД.

И становился суровей
каждый кремлёвский указ…
Это, для жаждущих крови,
стало командою: «Фас!»

И понеслось… Без разбора…
Всех, кто виновен и прав,
грызла голодная свора,
честь и законы поправ.

Осенью тридцать седьмого
горе до Вешек дошло.
Ниткою тракта прямого,
к людям нагрянуло зло…

С виду-то, парень как парень,
много таких наяву.
В кожанке новенькой – Харин —
«опер» из ОГПУ.

Молод, красив и подтянут,
выбрит всегда и холён.
Образ, который обманет
с первого взгляда… Силён!
Мышцы под формой играют,
ладно ушитой… Идёт,
девки вокруг обмирают…
Бровью слегка поведёт,
зыркнет на них, улыбнётся,
ручкой поманит – «Иди!» —
девичье сердце взметнётся
птицей крылатой в груди…

Только вот, этот красавец,
как тут душой не криви,
стал палачом… Он, мерзавец,
Вешки утопит в крови
и наведёт в них порядок
крепкой рукою… Держись!
…В самой серёдочке Ада
легче покажется жизнь…

…Видимо, этого парня
дьявол в кармане таскал…
Тут же он в книге амбарной
«скрытую контру» сыскал:
Рыков, Зиновьев, Бухарин —
трое простых мужиков…
…Только увидел в них Харин
веточки от корешков
чёрной, троцкистской заразы…
Тут же их в список занёс,
и поутру, по приказу,
их привели на допрос.