Терентiй Травнiкъ - Время особых тонкостей. Сложенное в стихи

И лампы свет (тот, что дорогу метил,
Зовя меня!) в расшторенном окне,
И лунный цвет, ползущий по стене
В ночи, и всё, что в этом было цвете.

Давно-давно, – не стойко, но осталось!
Сложила буквы-кубики в слова,
Та удивительная на поверку малость,
С которой ходит кругом голова.

Та малость, что приходит и уносит
Меня, куда путей известных нет,
Где до сих пор рассветным часом косят
Траву живую мой отец и дед.

Я вырос на окраине Москвы,
Той, что давно уж центром называют, —
Там, где весной (быть может, кто не знает!)
Ручьи шальные вымывали рвы;

Где в переулках в темно-синей тени
И в солнцем облюбованных дворах
Цвели невероятные сирени
На весь, что называется, размах;

Где было видно, словно на картине,
Как под мостом проходят корабли;
Где берега гранита спали в тине
И мелководьем пахло от земли.

Я вырос на окраине столицы,
Когда двадцатый век ещё не внёс
В историю Москвы свои границы
И был покладист пограничный пёс.

Труби, труби, дуй в медь свою, оркестрик!
Грей лавки, Лето, в стареньком саду!
Я вырос там, где позволялось детству
Занять своё единственное место
На самом первом (сказочном!) ряду.

Листаю старые альбомы
И вспоминаю те года,
Как всякий раз дворами к дому,
Где ты живёшь (жила тогда!),

С тобою шли мы, замедляя
Шаги. Тянулось время грёз…
Я помню снег и как он таял
От нежности твоих волос,

Как чудом в капли превращались
Снежинки… Есть ли что милей,
Когда случайно прикасались
Они к беспечности твоей!

А мы всё шли, а мы смеялись,
Мы шли и за руки держались…
Мы шли так много-много дней
В обнимку с юностью своей.

Огневолосою девчонкой,
Весёлой, милой, озорной,
Ты цветом, невозможно тонким,
Легла на холст бесцветный мой.

Ты с октябрём пришла тогда
Ко мне, художнику простому…
Читаю старые альбомы,
Где в рамы вставлены года
Мои, и нахожу тебя
В осенних красках декабря.

И снова время позволяет
Мне на свидание спешить,
И в памяти есть снова нить,
Что от тебя не отпускает.

Листаю наш с тобой альбом,
И замирая под окном
Одной из девятиэтажек,
Я вижу, как включают свет,
Тот самый-самый нужный свет
На кухне молодости нашей.

Сады великого – увяли!
Хватило века (сотня лет!),
Чтоб русского Христа распяли
И чтоб гонитель тот послед

Был вытерт времени ветрами.
А новый не сложился путь!
Что делать-то теперь? Кто знает,
В чём евразийской жизни суть!

Куда качнёт тебя эпоха,
Бедовый северный мужик?
Каким окрасят цветом крик
Неистовый твой после вдоха?

Куда потехи занесут
Тебя, куда подвинет совесть?
Народом писанная повесть
Предъявлена на Страшный суд.

Мужицкий дворянин родился,
Просроченный интеллигент.
Цвет лихолетья с цветом слился
Новоотснятых кинолент.

Нет-нет да что-то и забрезжит
В попытках выправить устав,
Но кривенько бумагу режет
То ль костолом, то ль костоправ.

В симптомах вечной ностальгии
Он ищет нужный к слову цвет,
Но обстоятельства всё смыли,
И больше нет советской пыли,
И всесоюзной сказки-были,
Как и России царской, нет.

А много ль это? Много ли тебе
Для жизни надо, милая подруга?
Чтоб был в твоей единственной судьбе
Надёжный друг и ты судьбою друга

Навеки б стала. И вели б пути
Вас стороной от всякого ненастья,
И непременно б удалось найти
Любовью заповеданное счастье,

Что хлеб и соль делило б на двоих,
И воду б черпало с единого колодца,
И не смогло б упасть и расколоться,
И не срывалось бы на всякий крик,

Когда застигшее врасплох непониманье
Растаскивало б вещи по углам,
Когда б ни стыд и ни надёжный срам
Вас не смиряли бы ответным назиданьем.

А много ль это? Много ли тебе
Для веры надо, милая подруга?
Чтоб птицы к лету возвращались с юга,
Но было б лучше, если бы к весне!

К весне зима б из сердца уходила,
Как те снега, что сходят с берегов.
А много ль это, чтобы рядом – милый,
(Был просто рядом, только и всего)?!

А много ль это? Много ли тебе
Для правды надо, милая подруга?
Чтоб в центре заколдованного круга,
Прервавшись, завершался всякий бег

И тишина, вступая в такт с дождями,
По-матерински кутая тебя,
Баюкала бы долгими ночами
Под причеты метелей декабря.

И чем бы ни закончил век тетрадь,
Всего не скроет стынущая вьюга.
А много ль это, мало ль – то решать
Доверь ты счастью своему, подруга!

По выселкам, как будто знали,
По кривобоким чердакам
Мы всё сокровища искали,
Переворачивая хлам;

Локтем простукивали стены,
Паркет дубовый – каблуком.
Семидесятых пионеры,
Мы жили в образе таком!

Нам старая Москва казалась
С её домишками чудной.
Когда вертлявой мостовой
Компашка шумная спускалась

Куда-то в сторону реки,
То провожали мужики
Кто освистом, а кто прихлопом
Смешное наше пацаньё;
Слеталось на ватагу скопом
Помоечное вороньё,

И хрипло гаркало, и глазом,
Черней, чем шпаловая смоль,
Косилось так, как будто разом
Постигло дел ребячьих соль.

Мы ж улюлюкали, галдели,
Всё потому, что жить посмели:
Нас ждали где-то и всерьёз
Сокровища дворянских гнёзд.

Мы рыли клады – в этом деле
Плющихинские преуспели!
И пусть не первый, но второй,
Находку прикрепив на велик,
Летел, как шпаренный, домой.

Москва была щедра на схроны.
Конечно, царские короны
Нам не встречались, но монет,
Чеканных серебром, нет-нет
Да с горстку каждый соберёт…

Бывало, помню: раздаём
Девчонкам, ну а те смеются…
Приветливы все до одной,
Косички в лентах так и вьются!
Красавицы! Ах, боже мой!

Не о себе я, но о каждом,
Кто жил и был тогда со мной.
Таков он, юных лет герой —
Пытливый, умный, озорной,
Хранящий свой навек секрет! —
Малец одиннадцати лет.