Георгий Скрипкин - Захватив в охапку ветер

Прогуляюсь босиком в чистом поле.
Подержу в руках туманную свежесть.
Расхрабрится моя рифма на воле,
окунется в васильковую нежность.

Уведет меня строка в запах лета,
где господствуют лесные солисты.
И ворвется вместе с солнечным светом
шорох музыки знакомый и близкий.

Я усилю этот звук звонкой песней,
распахну в порыве чувств свою душу.
И представится мне жизнь интересной,
потому что мир меня будет слушать.

Ветерок – мой лучший друг.
Он со мной играет.
Налетит на горку вдруг
и меня пихает.
А потом мы, вместе с ним,
смело мчимся сверху.
Этим робости хотим
закатить проверку.
Пусть не сдерживает нас,
жалуя трусишку.
Мы имеем про запас
смелые мыслишки.
Я качаюсь с ветерком
на больших качелях.
Нам не страшно кувырком
спрыгнуть с карусели.
Только поздним вечерком,
лишь по зову мамы,
расстаюсь с моим дружком
я без всякой драмы.
Потому, что поутру
я с ним снова встречусь.
Ветром нос себе утру,
посажу на плечи.

Зима пришла к нам только в феврале.
Примчались вдруг февральские метели.
Мы снежного добра давно хотели.
Мечтали на снегу оставить след.

И вот свершилась давняя мечта.
Мы вместе с детством в белый снег нырнули.
Потом слепили фирменные пули
и стали их без устали метать.

Восторгом оглашался горизонт.
Пугались даже смелые вороны.
Сражались мы без всяких церемоний.
Да здравствует заснеженный сезон.

Да здравствует пушистая зима,
донесшая до нас кусочек счастья.
Неправда, что метель – дитя ненастья.
Она для нас заснеженная мать.

С берез слетает желтый лист —
приемник мне пропел.
В меня мечтательный солист
с напевом залетел.
Я вновь увидел летний сад
с площадкой в уголке,
где каждый третий был бы рад
кружить рука в руке.
Где мне хотелось бы прижать,
но вальс не позволял.
И трудно было удержать
шальной потенциал.
Ах, этот вальс, мой первый вальс
на согнутых ногах.
Я только раз увидел Вас
и взмыл, как божий птах.
В меня вселился страстный бес
с желаньем на устах.
Но милый образ вдруг исчез,
почуяв сердцем страх.
И вот опять я, как вчера,
грущу под старый вальс.
Прошла бесценная пора,
когда я встретил Вас.

Судьба назначила мне срок.
Сказала – будет тебе впрок.
Я ей перечить не посмел,
но и послушно не сидел.

Шальное время не считал,
стихами Музу ублажал.
Ее от недругов берег
и тем оправдывал свой срок.

Я озарения не ждал,
терпеньем рифму досаждал.
Звучала музыка во мне,
а я глушил ее в вине.

И только рифма про любовь
всегда выискивала новь.
Я шел за нею, как слепец,
то в разгуляй, то под венец.

Я пересилил тайну мук
и гнет бесчисленных разлук.
И, позабыв про данный срок,
любовью сдобрил свой итог.

У соседа по площадке
есть сынишка маленький.
То он слышит, то не слышит,
будто дедка старенький.
Говоришь ребенку – здравствуй,
он проходит и молчит.
На любое замечанье
супит брови и ворчит.
Он не слышит, если «дай мне»,
отвечает на «возьми».
И протягивает руку
за конфеткой в тот же миг.
Оказать кому-то помощь —
эта просьба не к нему.
А любую безделушку
ему нужно самому.
Очень слышит – разрешаю,
но не слышит про запрет.
И, конечно, не желает
слышать дружеский совет.
В общем, глух наполовину
у соседа странный сын.
И поэтому нередко
ходит по двору один.

Люблю послушать говор волн
на невском берегу.
Они вещают мне о том,
что в сердце берегу.

Их робкий плеск ведет туда,
где стаи голубей
гонял я в детские года,
а видел лебедей.

И мне хотелось вторить им,
умчавшись в небеса.
Там мой небесный Херувим
историю писал.

По истечении годов
сбылась моя мечта.
Я взмыл в объятья облаков,
когда пилотом стал.

Теперь сижу и вижу их
в сверкании невских вод.
Пишу с надрывом вольный стих
с названьем «небосвод».

Я цветочки собираю
возле дачи на лугу.
А, собрав, к любимой маме
я с букетом прибегу.
Будет он белеть ромашкой
и синеть от васильков.
Даже клеверную кашку
я в букет бы взять готов.
Только кашка вырастает
на коротком стебельке,
и поэтому, я знаю,
не удержится в руке.
А вот нежный колокольчик
я способен удержать.
Из-за леса вышло солнце,
нужно к мамочке бежать.

Я – сын земли с названием Россия.
Я русский дух в наследство получал.
Слагалась быль не греческим курсивом.
Мой род славянством летопись писал.

Я берегу российскую прописку,
и не меняю русский на латынь.
И не хочу безнравственной отпиской
хулить отчизны выстраданный тын.

В моей душе российская глубинка
с ее певучим русским говорком,
с открытым взглядом цвета голубинка,
с не оскверненным ложью кошельком.

Там все надежно, искренно и чисто.
Там даже воздух звонок и певуч.
Там не в цене излишняя речистость,
ценней улыбки доброй светлый луч.

Я крепко спал в своей кровати.
В меня вселился сладкий сон.
Но под бочок, совсем некстати,
прилег какой-то теплый слон.

Точней не слон, а малый слоник,
размером с крупного кота.
И стала ночь моя бессонной
и очень чуткой неспроста.

С меня стянули одеяло,
потом задвинули на край.
Я получил тычков немало
и понял – кончен сонный рай.

Обида в теле копошилась,
но я сердитость победил.
Да и оно угомонилось,
прижавшись щечкою к груди.

Я уловил в ночи бессонной
дыханье малого дитя.
Лежал со мной совсем не слоник,
а внучка милая моя.

Пожелтевшая от времени тетрадь.
В ней сознанье будоражащие рифмы.
Разливается по телу благодать,
слышу юности восторженные ритмы.

В них отчаянная вера в чудеса
и реальная надежда на невинность.
Пробиваются родные голоса,
воспевающие право на взаимность.

В них шальная какофония из чувств
и любви незрелой робкие напевы.
Я вмешаться в рифму юности хочу,
но не вычеркнуть решений скороспелых.